значит обидеть хозяина; зайти и не поесть – обидеть хозяйку; а чтоб не обидеть ни того, ни другого, иному церковному старосте или дьячку придется раз двадцать сряду пообедать. Это невероятно, однако ж справедливо, и мы должны были сделать это небольшое отступление для того, чтоб заметить нашим читателям, что нимало не погрешаем против истины, заставив гостей приказчика почти беспрерывно целый день пить, есть и веселиться.
Но не все гости веселились. На сердце запорожца лежал тяжелый камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость – все изобличало необыкновенное волнение души его. К счастью, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и, обращаясь к приказчику, сказал:
– Знаешь ли что, хозяин? Если мне нельзя побывать на боярском дворе, то не можно ли заглянуть на конюшню?
– Нельзя, любезный! Я должен быть при тебе неотлучно; а ты видишь, у меня гости. Да что тебе вздумалось?
– А вот что: помнишь, ты говорил мне о вороном персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и люблю удалых коней, ну да если он в самом деле такой зверь, что с ним и ладу нет?
– Да, брат, больно лих.
– Вот то-то, чтоб маху не дать. Если мне самому нельзя идти на конюшню, то хоть его вели сюда привести.
Приказчик задумался.
– Привести-то можно, – сказал он, наконец, – но уговор лучше денег: любуйся им как хочешь, но верхом не садись.
– Да как же я узнаю: годится ли он для меня, или нет? Позволь на нем по улице проехать.
– Нет, дорогой гость, нельзя.
– Нельзя так нельзя, вели хоть так привести.
– Андрюшка! – сказал приказчик одному молодому парню, который прислуживал за столом. – Сбегай, брат, на конный двор да вели конюхам привести сюда вороного персидского жеребца.
Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул был снят от ворот, но зато у самых дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу, сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему будет называться дедушкою?
– Как же! – отвечал приказчик. – Я и сплю и вижу, чтоб завестись внучатами. Пора – шестой десяток доживаю.
– А что бы ты хотел для первой радости, – продолжал запорожец, – внука или внучку?
– Вестимо, внука! Девка – товар продажный: не успеет подрасти, ан, глядишь, и сбывай с рук.
– А я, прошу не погневаться, – сказал дьяк, – хочу не внука, а внучку.
– А почему так? – спросил хозяин.
– Да так! Скоро ли от внука-то детей дождешься? Дедом быть весело, а прадедом еще веселее.
– Не успел дочери выдать, да уж о правнуках думаешь! Пустое, сват: дай господи внука!
– Пошли господи внучку!
– Так не будет же по-твоему!
– Ан будет! и если святые угодники услышат грешные мои молитвы…
– Послушайте, господа честные, – перервал Кирша, – ну, если я услужу вам обоим?
– Как так? – спросили вместе дьяк и приказчик.
– А вот как: если я захочу, то молодая родит двойни – мальчика и девочку.
– То-то бы знатно! – вскричал приказчик. – Я стал бы лелеять внука…
– А я нянчить внучку! – примолвил дьяк. – Да не издеваешься ли ты над нами?
– Право, нет! Послушай, хозяин, – продолжал Кирша вполголоса, – припаси мне завтра крупичатой муки да сотового меду, я изготовлю пирожок, и как молодые его покушают, то чрез девять месяцев ты с внуком, а он с внучкою.
– Неужто в самом деле? – вскричал приказчик.
– Уж я вам говорю. Припасите две зыбки да приискивайте имена для новорожденных.
– Я назову внука Тимофеем, в честь боярина, – сказал приказчик.
– А я внучку – Анастасией, в честь боярышни, – примолвил дьяк.
– Так за здравие Тимофея и Анастасьи! – возгласил торжественно Кирша, приподняв кверху огромный ковш с брагою. – Многие лета!
– Многие лета! – воскликнули все гости.
– Ах ты родимый! – сказал приказчик, обнимая запорожца. – Чем не отслужить тебе? Послушай-ка: если я к трем боярским корабленикам прибавлю своих два… три… ну, куда ни шло!.. четыре алтына…
– Нет, хозяин, не такое дело: за это мне денег брать не велено; а если хочешь меня потешить, так не пожалей завтра за обедом романеи.
– И вишневки, и романеи, и фряжского вина… и что твоей душеньке угодно будет!
– Ой ли так? Ладно же, хозяин, – по рукам!
– По рукам, любезный! Постой-ка: вот, кажется, и Вихря привели… Что за конь!
Кирша и все гости встали из-за стола и вышли вслед за хозяином на улицу. Два конюха с трудом держали под уздцы вороного жеребца. Он был среднего роста, но весьма красив собою: волнистая грива, блестя как полированный агат, опускалась струями с его лебединой шеи; он храпел, взрывал копытом землю, и кровавые глаза его сверкали, как раскаленное железо. При первом взгляде на борзого коня Кирша вскрикнул от удивления; забилось сердце молодецкое в груди удалого казака; он забыл на несколько минут все свои намерения, Милославского, самого себя, – и в немом восторге, почти с подобострастием смотрел на Вихря, который, как будто бы чувствуя присутствие знатока, рисовался, плясал и, казалось, хотел совсем отделиться от земли.
– Ну, что? – спросил приказчик, – не правду ли я тебе говорил? Смотреть любо, знатный конь!.. А на что он годится?
– Почему знать, хозяин? Мы и не таких зверей умучивали, и если б ты дозволил мне дать на нем концов десяток вдоль этой улицы, так, может статься…
– Нет, любезный, помни уговор.
– Да чего ты боишься?
– Как чего? Бог весть, что у тебя на уме. Как вздумаешь дать тягу, так куда мне будет деваться от боярина?
– Тьфу пропасть! Да на кой черт мне тебя обманывать? Ведь послезавтра я волен ехать куда хочу?
– То дело другое, приятель! Послезавтра, пожалуй, я сам тебя подсажу, а теперь – ни, ни!..
– Ну, хозяин! ты не хочешь меня потешить, так не погневайся, если и я тебя тешить не стану.
– Эх, любезный! и рад бы радостью, да рассуди сам… Как ты думаешь, сват? – продолжал приказчик, обращаясь к дьяку, – дать ли ему промять Вихря, или нет?
– Как ты, Фома Кондратьич, а я мыслю так: когда тебе наказано быть при нем неотлучно, то довлеет хранить его как зеницу ока, со всякою опасностию, дабы не подвергнуть себя гневу и опале боярской.
– Ну вот, слышишь, что говорят умные люди? Нельзя, любезный!
– Я вижу, господин дьяк, – сказал Кирша, – ты уж раздумал и в прадеды не хочешь; а жаль, была бы внучка!
– Я ничего не говорю, – возразил дьяк, – видит бог, ничего! Как хочет сват.
– И я дурак! – продолжал Кирша, – есть о чем просить! Не нынче, так послезавтра, а я все-таки с конем, и вы все-таки без внучат.
– Как так? Помилуй! – вскричали приказчик и дьяк.
– Да так! Пословицу знаете? «Как аукнется, так и откликнется!..» Пойдемте назад в избу!
– Не троньте его, – сказал вполголоса один из конюхов. – Вишь, какой выскочка! Не хуже его пытались усидеть на Вихре, да летали же вверх ногами. Пускай сядет: я вам порукою – не ускачет из села.
– Да, да, – примолвил другой конюх, – видали мы хватов почище его! Мигнуть не успеете, как он
