не принято, особенно ни за что. Голые девушки на улице – и никто даже не посмотрел косо. Пытаешься вступиться за женщину – ее же дочь уговаривает этого не делать, мол, хуже будет. – Какого черта? – тоскливо проговорил он, ни к кому не обращаясь. С непривычки в горле запершило после первой же затяжки, голова закружилась сильнее, но Стас был этому рад – меньше всего ему сейчас хотелось сохранять ясность мыслей. Докурив сигарету до середины, он бросил ее ползущему мимо уборщику, на крышке которого была надпись: «если у тебя есть маркер – ты можешь раскрасить все, кроме этого маркера». «Если у меня есть вера, я могу верить во все, кроме этой веры» – перефразировал Стас. – «Если у меня есть любовь, я могу любить все, кроме этой любви». Нигде больше не задерживаясь, он пошел на рынок, мрачно кивнул Андрею и встал за прилавок. Уходить из деревни обратно в город больше не хотелось. Торговля шла бойко, горожане с большим удовольствием покупали вызревшие в открытом грунте без капли химических удобрений помидоры и огурцы, двадцатикилограммовыми мешками брали картошку, а домашний сыр, масло и творог вовсе разошлись в первые два часа. Стас скрупулезно запоминал, сколько человек подошли за молочными продуктами, когда те уже закончились – в следующий раз надо будет взять больше масла, сыра и домашних копченых колбас. К полудню воз почти опустел, а около часа Андрей, взглянув на последний мешок картошки, громко объявил цену на него, снизив прежнюю в полтора раза. Через минуту мешок забрали. – Я за лошадьми, – сказал Андрей. – Сходи пока, закупись. Стас кивнул, развернулся, молча побрел в сторону магазина тканей – все же, полностью на самообеспечении деревня прожить не могла: часть строительных материалов, ткани, инструмент, некоторое количество топлива для электрогенератора на зиму (летом хватало солнечных батарей, привезенных в деревню еще Всеволодом Владимировичем), и некоторые другие вещи приходилось покупать. Впрочем, только для того и затевалась вся торговля – больше деньги в деревне не были нужны. В этот раз требовалось купить довольно много ткани – в деревне сейчас было двенадцать детей, и вся одежда на них словно горела, да и у взрослых износилась за последний год. В магазине всего нужного не нашлось, но молодому человеку предложили подождать полтора часа, и все доставят со склада. Стас пожал плечами – ему было без разницы. Продавец, конечно, принял это за согласие, взял предоплату, и сказал вернуться через два часа – для надежности. Ветровский обошел все остальные магазины, с трудом дотащил купленное до телеги, оповестил Андрея о том, что за тканями надо будет зайти через полтора часа, и пошел искать подарок для Леси – денег осталось больше, чем он рассчитывал, и Всеволод Владимирович не обидится, если Стас потратит несколько евро на безделушку, которая порадует девушку. В глаза бросилась яркая неоновая вывеска – старая, потрепанная, но крикливая: «Виртуал-центр». Стас подумал минутку – и зашел. – Мне нужен доступ в инфосеть на полчаса, – сказал он администратору. Полный парень в игровом костюме, от которого отходило десятка два проводков, удивленно оглядел клиента. – Вы умеете пользоваться компом? – недоверчиво спросил он. Стас хотел было съязвить, но сдержался. – Да. На уровне продвинутого пользователя. – Хорошо. Пятая машина, полчаса, неигровой доступ в инфосеть, – скомандовал он в микрофон, прицепленный к вороту костюма. – С вас один евро. Ветровский молча расплатился и так же молча прошел к компу. Оказывается, пальцы совсем отвыкли от клавиатуры – он то и дело не попадал по клавишам, смазывал, набирая совсем не то, что хотел, но умный браузер понимал запросы, невзирая на опечатки. Да, мир успел перевернуться. Вниз головой и в пропасть. Полная автоматизация городского метро в Петербурге и Москве, частичная автоматизация флаер-такси. Массовые увольнения на крупных предприятиях, замена живых работников машинами. Последние годы использования автомобилей – закон, запрещающий их использование, вступит в силу первого января две тысячи семьдесят седьмого года, то есть – через полтора года. Государственный совет объявил о пересмотре финансирования муниципальных учреждений благотворительной направленности, таких как: бесплатные больницы, детские дома, бюджетные школы. По словам министра финансов, «благотворительные учреждения потребляют существенную часть бюджета, никоим образом не окупая затраченных денег». Также в совете обсуждается вопрос о введении принудительной эвтаназии для граждан РФ, достигших семидесятилетнего возраста и не имеющих возможности окупать свое существование. «Принудительная эвтаназия – это как соленый сахар», – отстраненно подумал Стас. И тут же, в тех же новостных сводках – знаменитая певица Алексо сожгла клуб, в котором ей не оказали должного внимания, погибли семь человек из обслуживающего персонала клуба, певицу приговорили к выплате штрафа владельцу клуба в размере ста тысяч евро и выплате компенсаций семьям погибших, размер компенсации на каждого погибшего составит одну тысячу шестьсот пятьдесят три евро. Автогонщик Клаус Ханцмер, многократный победитель Формулы-один, призер Европейской Олимпиады, чемпион мира в городских гонках посетит Петербург: город готовит торжественную встречу гонщику номер один, в программе праздника – мастер-класс спортивного вождения и специальная гонка, победитель которой получит настоящий гоночный флаер. На праздник планируется выделить около… Стас не стал дочитывать – коснулся старенького сенсорного экрана, закрывая страницу с новостями. Да, этот мир спасет только принудительная эвтаназия. Произошло окончательное разделение населения на несколько слоев: те, кому можно все, те, кому можно многое, те, кому что-то все-таки можно и те, кому нельзя ничего. И еще те, кого нужно уничтожить: изгои общества, преступники, беспризорники, старики, больные, ненужные дети… – Господи, если Ты есть – пожалуйста, сделай что-нибудь, – прошептал Стас, невидяще глядя в экран. – Пожалуйста, хоть что-нибудь. Хуже уже не будет, но вдруг станет лучше? Господь не отвечал, и Стасу пришлось открыть глаза. На экране всплыло рекламное окно очередного почтового сервиса, и Ветровский вспомнил, что именно на этом сервисе он когда-то давно, еще во времена наивного и нелепого студенческого ордена создавал резервную почту, адрес которой знали только самые близкие друзья. Не позволяя себе подумать, что и зачем он делает, молодой человек перешел по ссылке, ввел логин, пароль, комбинацию кода и ответ на проверочный вопрос – «арн ил аарн». Ну да, что еще он мог тогда поставить на свою почту? «В вашем ящике сто тридцать пять непрочитанных сообщений» – доложила программа. Стас коснулся сенсора, пролистнул страницу, другую – все до единого письма от одного и того же адресата. Алика Гонорина. Первое письмо пришло три года назад, в июле две тысячи семьдесят второго – в то время Ветровский еще только-только начал осваиваться в корпорации. «Не знаю, зачем пишу тебе – ты же не сможешь прочитать… но если вдруг сможешь – мало ли, как повернется – я хочу, чтобы ты знал: я благодарен тебе за то, что ты дал мне смысл жить дальше, невзирая ни на что. Я верю, что ты освободишься, верю, что ты не сломаешься. Я верю в тебя, Командор. И очень хотел бы, чтобы ты тоже сохранил веру в нас». Сентябрь того же года: «Знаешь, а ведь у нас все получилось. Это не то, чего ты хотел, не то, во что мы все верили, о чем мечтали, но это гораздо больше, чем то, на что мы могли рассчитывать». Декабрь того же года: «Сегодня у нас пополнение – я взял волонтером моего соученика с педагогического факультета. Дал ему прочитать книгу, он загорелся идеей, хочет вступить – но я сказал ему, что не могу принимать решение о вступлении в орден без тебя». «Стас, ты нужен нам. Я не знаю, где ты, что с тобой, но просто знай – ты нам очень нужен. Ты не имеешь права нас теперь бросить». «Пишу тебе, как будто в свой дневник. Жду и боюсь того дня, когда ты прочитаешь все это. Знаю, я выгляжу идиотом. Но я до сих пор не жалею ни о чем». Апрель две тысячи семьдесят третьего года: «Только что позвонили из полиции, спрашивали про тебя, хорошо ли я помню твое лицо. Когда я ответил – хорошо, велели ехать в морг на опознание. Я верю, что это не ты. И я рад этому звонку – значит, ты на свободе. Значит, ты еще вернешься. Приеду из морга – напишу тебе». Тот же день, спустя четыре часа: «Я знал. Стас, где ты? Появись. У меня есть возможность тебя легализовать» Через два дня: «В новостях сообщили о массовом побеге из корпорации, в которую тебя отправили, и что несколько человек были убиты при задержании. Мол, скрыться никому не удалось, все опознаны и водворены обратно под стражу. Я знаю, что они лгут. Стас, мы тебя ждем». Май того же года: «Стас, приехал Гранд. Он тебя ищет. Просто, чтобы ты знал». Август того же года: «Командор, я уже не надеюсь. Но жду. И буду ждать. Раз в месяц я буду выходить в чат нашего первого сайта – помнишь, который в итоге почти загнулся. Раз в месяц я буду присылать письмо с датой и временем выхода в сеть». Несколько минут спустя: «Семнадцатое августа, шестнадцать часов» Сентябрь того же года: «Двенадцатое сентября, тринадцать часов» Дальше каждый месяц – по письму. Дата и время, и больше ни слова. Стас пролистнул страничку наверх, открыл последнее письмо, пришедшее неделю назад: «Тридцать первое июля, семнадцать часов» По позвоночнику пробежала ледяная дрожь. Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, прежде чем перевести взгляд в верхний угол экрана и прочесть: тридцать первое июля, среда, семнадцать часов сорок восемь минут. Трясущимися руками Ветровский с четвертой попытки ввел адрес страницы. Вместо привычного оформления старого сайта перед ним всплыло черное окно с белой строкой, над которой была надпись: «Призови». Несколько секунд Стас помедлил, потом нервно усмехнулся, и быстро набрал: «Арн ил Аарн».
Вы читаете Иная терра
