– и это только за роды. Ты не обязан оплачивать мне подтяжку груди и все такое – но ты это делаешь. Почему? Вацлав поймал ее взгляд, усмехнулся. Как и все, кто был до нее, Паула пыталась принять одно за другое. – Не обманывайся, – он покачал головой. – Я не влюблен в тебя. Но я хочу полной отдачи в том, за что плачу. Мне нужно высшее качество. И для его получения лучше не скупиться. Ты – наемная кормилица и няня. Если ты будешь знать, что по окончании своей работы ты получишь не только деньги, но и бесплатное восстановление твоей внешности, ты не станешь отлынивать лишний раз от кормления, к примеру. – Прагматично, – сказала Паула. – Да, – кивнул Вацлав, и вышел. Через несколько дней он впервые увидел ребенка. И испытал что-то вроде горького разочарования, не увидев в ней ни малейшего признака силы родителей. Но переигрывать что-либо было уже поздно. – Как вы назовете ребенка? Он посмотрел в окно, скользнул взглядом по крохотному зеленому скверику, за пределами которого сдержанно горели вывески. Кафе «Нуар», стрелковый клуб «Вильгельм Телль», салон цветов «Кира»… – Кира.
II. VI.
Что проку лелеять чужую мечту?
Да полно! Все это – чудаческий бред…
Деревня лежала между двух холмов, тихая и темная. Спящая, или мертвая? Стас тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину. Конечно же, спящая, как же иначе? Солнечный всхрапнул, повернул голову, внимательно посмотрел на всадника – мол, ты чего? Ветровский натянуто улыбнулся, погладил коня по крутой золотистой шее, и вновь перевел взгляд на деревню. Шестнадцать дворов, пятьдесят восемь человек, если считать с маленькими детьми. А сорок лет назад был покосившийся домишко, выстроенный руками людей, хоть и привыкших работать, но совершенно не умеющих плотничать. Всеволод Владимирович и его сын, Руслан, вдвоем прожили здесь пять лет, выстроили дом, распахали два поля, вырастили на них первый урожай. Потом Руслан привел из города женщину с двумя детьми, брошенную мужем. Женился на ней… ну, как сказать, женился: пред ликом природы Всеволод Владимирович со своего отцовского благословения объявил Руслана и Елену мужем и женой. Еще через год Лена попросила приютить ее старую знакомую, которую она встретила на базаре – после смерти мужа Катя оказалась выброшена на улицу свекровью. Юрку подобрал Всеволод Владимирович – бездомный подросток замерзал на улице. Виктора привел он же, пообещав закопать в ближайшем лесу, если не бросит пить. Что характерно, с тех пор Виктор прикасался к алкоголю только на празднике урожая, и то – чуть отпивал из общей чарки, и все. И пошло-поехало… Строились новые дома, возделывались поля, плодился скот. Создавались семьи, рождались дети – и если вдруг что случится, то всем миром бросались помогать. Да, жили вроде бы по отдельности – но в то же время все вместе, одной большой и дружной семьей. И не было такого, чтобы на кого-то наговаривать или пытаться получить больше, чем другие, или тем более – воровать… Случилось раз, один из пришедших, кто быстро женился, по злости руку на жену поднял – так Всеволод Владимирович его лично отметелил так, что неделю морда вся лиловая была, и сказал – предупреждение одно, последнее. А тот не понял всей серьезности, и через полгода история повторилась – так гнали его взашей. Потом, правда, все не очень хорошо обернулось… но не в том суть! Конь нетерпеливо переступил, мотнул головой. Стас прикусил губу, чуть натянул повод. Там, между двух холмов, был его дом. Дом, где его любили и ценили. Дом, где он был нужен. И все тут. Отвернувшись, он ударил коня пятками – застоявшийся Солнечный с места взял крупной рысью, а спустя десяток тактов перешел в галоп – молодой человек не стал его сдерживать. Он останется. Так будет правильно. Только почему тогда так больно?.. Против воли, в памяти всплыла та ночь. Темный город за спиной, где-то в отдалении – истерический вой полицейской сирены. Ощущение жесткой, уверенной силы рядом. – Скрыться, переждать – можно в городе. Не нужно уходить неизвестно куда. Я знаю места, тебя не найдут. Жди до осени, а там все стихнет. – Я должен, понимаешь? Я хочу изменить этот мир, хочу сделать его лучше, хочу построить здесь настоящий орден… но я ведь даже не знаю этого мира! Мне девятнадцать лет. Я знаю, как живут в трущобах, как учатся в институтах и каково рабам в корпорациях. Я знаю что-то – но только в пределах одного крупного города. Я не представляю, как живут люди в провинциях, в селах, я не знаю, чего они хотят и на что они способны. Я могу досконально изучить психологию, но это не поможет мне понять людей. Я могу изучить медицину, но это не даст мне знания о том, чем живут люди. Мне всегда кто-то помогал, защищал. Отец, потом Алик с Женькой, теперь ты… так я никогда ничего не пойму и не узнаю! А другой шанс может не представиться. Мне все равно надо исчезнуть из поля зрения властей хотя бы на полгода. Почему бы не побродить за это время по стране? Понимаешь, я же представления не имею о том, как строить этот самый орден… Хочу – но не знаю даже, с чего начать! Может, я смогу что-нибудь понять, если… – Я тебя не держу. Иди. Ты прав… наверное. Но возьми с собой деньги. – Нет. Деньги – это слишком легко, это неправильно. Да и к тому же я их не заработал. – На что ты будешь жить? – Подработаю, где придется. Честно, вот об этом не беспокойся. – Возьми хотя бы на первое время. Иначе я тебя не отпущу. Не для того из тюрьмы вытаскивал. – Ты… – …всегда такой упрямый. Да. – Спасибо. Скажи, что будет с остальными? – Две недели на восстановление. Потом документы. И свобода. – Ты можешь сделать так, чтобы я потом смог их найти? – Разумеется. – Спасибо. – Не благодари. – Буду. Спасибо тебе… за все, что ты сегодня сделал для нас. И за то, что сделаешь – тоже спасибо. Я вернусь… – Естественно. – Удачи… – Успеха тебе. Ударили по воздуху крылья, взметнулась тонкая пыль на дороге, и крылатый растворился в ночной тьме. Стас улыбнулся ему вслед, сунул в карман смятые купюры, и пошел прочь от города – узнавать мир и набираться опыта… «Я не узнал мир и не набрался опыта. Зато я нашел дом. Место, где я нужен. Место, где меня любят. Прости меня, Коста – я солгал тебе, хотя тогда еще думал, что говорю правду. Но я не вернусь. Прости меня, Алик – я дал тебе надежду и веру, но я оставляю их тебе. Простите меня, ребята – я знаю, вам без меня будет чуть сложнее, но вы справитесь. Я не вернусь». Когда Стас добрался до города, солнце приближалось к зениту. Приближаться к бетонным громадам не хотелось, слишком живы были в памяти люди, живущие в этом городе, то, что они творили и то, что они позволяли творить. Подумав, Ветровский развернул коня к лесу. Он знал тропку к красивому чистому озеру, к которому надо было ехать через болото, если не выведать обходной путь, и горожане, к счастью, его не выведали, а ради какого-то озера засыпать болото сочли нерациональным, и водоем остался чистым и безлюдным. Стас с удовольствием искупался, повалялся пару часов на солнце, еще искупался, пообедал взятым из дома хлебом, холодным мясом и сыром. Взглянул на небо – четвертый час уже, пора ехать… Он быстро получил временное удостоверение – худой полицейский с несчастным лицом даже не стал спрашивать цель визита. Нашел Вальку, попросил постеречь Солнечного за кольцо домашней чесночной колбасы, и, посадив мальчишку посади себя на круп коня, поехал к парку. Когда пластиковая ограда оказалась в поле зрения, Стас почувствовал, что сердце вдруг забилось чаще. Спешившись у ворот, он подумал, что сейчас ему станет плохо, как при тепловом ударе, если в поле переработать в пекло. За воротами ноги внезапно стали ватными, а пульс участился до тахикардии. На дальней аллее, ведущей к фонтану с дельфинами, молодой человек ощутил, как диафрагма покрывается тонкой корочкой льда, при каждом шаге этот лед крошится, впивается в легкие мелкими осколочками и тут же нарастает заново. А потом он увидел человека в инвалидной коляске, и горло сжали стальные пальцы. Алик сидел у фонтанного бассейна, смотрел, не отрываясь, на воду, и курил. Когда он начал курить? Сигарета закончилась, судя по резкому движению – обожгла пальцы. Гонорин достал из пачки новую, прикурил от уголька, бросил окурок на землю, прямо под лопасть мелкого робота-уборщика, крутившегося рядом. И продолжил курить, все так же не отрывая взгляда от текучей воды. – Алик, – негромко позвал Стас, приблизившись. Тот вздрогнул, выронил сигарету. – Стас… Это все-таки ты… Он смотрел на потерянного друга, и никак не мог поверить, что это и в самом деле Стас. Ветровский сильно, просто невероятно изменился за те три года, что они не виделись. Казалось, он стал выше ростом, и уж точно – значительно шире в плечах. И до того светлые волосы выгорели почти до белого под жарким южным солнцем, рубашка без рукавов открывала взгляду крепкие мышцы, кожа была коричневой от загара. Руки, нежные руки горожанина, студента, дизайнера стали обветренными и грубыми. Но разительнее всего изменилось лицо. Куда делся мечтатель, фантазер, идеалист? Сейчас перед Аликом был человек, твердо знающий, чего он хочет, как он будет этого добиваться, для чего он проживет жизнь. «Неужели я где-то ошибся? Или…» – Здравствуй, Алик… Стас подошел ближе, сел на край бассейна, неуверенно протянул руку, и Гонорин с удивлением подумал, что у него почему-то все плывет перед глазами, а потом друг оказался совсем рядом,
