Иная терра

мириадами звезд. Яркие лучистые, туманно-бледные, крохотные игольчатые, большие сияющие, едва различимые и запредельно далекие – они равнодушно смотрели на маленького человека, стоящего на крыльце своего маленького дома и с иррациональной надеждой взирающего на них. Прикрыв глаза, Стас на мгновение представил себе то, о чем отказывался думать уже давно: полыхающее ослепительными огнями небо, звенящий, зовущий в неведомое голос… – Нет, – прошептал молодой человек. – Нет… Обессиленный эмоциональной вспышкой, на миг лишившей его воли, он опустился на ступеньку. Не глядя, протянул руку – за перилами крыльца лежала початая пачка сигарет и спички. Горячий дым проник в легкие, Ветровский почувствовал, как кружится голова, и в очередной раз сказал себе, что эта сигарета – последняя в его жизни, но продолжил курить. Подлое подсознание немедленно подбросило образ: хмурый и задумчивый человек в инвалидной коляске, раскрытое окно, позабытая сигарета, дымящаяся в пальцах, пепел падает на пол, но человек не замечает этого – он смотрит в окно, и не видит ничего за ним. Он просто ждет. Пока еще – ждет. Стас нервно, в три затяжки, закончил сигарету, бросил окурок в кострище. – Что мне делать, а? – горько спросил он у немых и равнодушных звезд. Звезды молчали. Тогда Ветровский встал и пошел на задний двор. Прошлую неделю все мужики с деревни собирались на вырубку деревьев за вторым полем – пора было заготавливать дрова на зиму, но он еще не брался за распил и колку огромных чурок. Когда золотистые рассветные лучи расцветили облака нежными розовыми оттенками, Стас едва стоял на ногах от усталости, но половина дров, распиленная и поколотая, ровными рядами лежала в поленнице. К озеру идти было лень, и молодой человек ограничился тем, что разделся и опрокинул на себя пару ведер холодной воды – смыть пот и взбодриться. Леся хлопотала на кухне, на плите скворчала чугунная сковорода, исходили густым ароматом только что приготовленные сырники, горкой высившиеся на тарелке. Стас прошел в комнату, натянул свежие штаны, накинул, не завязывая, рубаху, и только тогда сел за стол. Девушка даже не повернула к нему головы – она быстро-быстро орудовала длинным ножом, нашинковывая капусту тончайшими полосками. – Лесь, садись завтракать, – как можно мягче сказал Стас. – Не убежит от тебя капуста. – И правда, не убежит, – пробормотала она еле слышно. – Жаль, что ты – не капуста. – В смысле? – Неважно. Не обращай внимания. Все так же не поворачиваясь к нему, Олеся дошинковала кочан и вышла из кухни. Через пять минут она вернулась, на лице поблескивали капельки воды – умывалась. Но покрасневшие и припухшие глаза никакое умывание не могло скрыть. Стас хотел обнять ее, но поймал взгляд девушки – и передумал. – Ты ложись, – сказала она после еды. – Полночи топором махал… – Просто не спалось, – солгал Ветровский. – Лесь, ну какое «ложись»? Мы же за грибами хотели. – Я лучше сегодня с девочками за ягодами схожу, а ты ляг, поспи хоть немного. Завтра пойдем за грибами. Спать хотелось, и он не стал дальше возражать. Но когда Леся, взяв ведро для ягод и сверток с блинами – перекусить в лесу – быстро поцеловала его в щеку и ушла за подругами, Стас почему-то не лег. Прошелся по дому, внимательно все оглядывая, заметил, что доска крышки погреба как-то криво лежит – снял крышку, подумал, отодрал все верхние доски, приладил заново, стараясь не наделать новых дырок гвоздями. Утеплил края погребного проема в полу, поставил на место крышку, огляделся в поисках новых дел. Может, ступеньку на лестнице заменить? – Хозяйничаешь? – спросил неизвестно когда появившийся Дед. Стас выдернул неподатливый гвоздь, бросил его в коробку, поднял взгляд на гостя. – Угу. Ступенька протерлась, меняю. Дед подошел, придирчиво разглядел ступеньку, лишившуюся пока что только одного гвоздя, хмыкнул. Взял из коробки гвоздь, забрал у Стаса молоток, и двумя скупыми, точными движениями загнал его на место. – Пошли, – сказал он. Ветровский молча подчинился, и только уже за воротами – надо столбик поправить, что-то он чуть покосился – спросил: – А куда? Дед тяжело вздохнул. – Ко мне. Разговаривать. И не смотри ты так на этот столб, ровнее он стоять не будет. – Почему? – Потому что некуда ровнее! Дома у Деда Стас бывал нередко, и каждый раз поражался совершенно невозможному, на его взгляд, сочетанию стерильной чистоты и феерического бардака. Топор на столе, ящик с картошкой посреди кухни, неровный ряд глиняных горшков на подоконнике, кипа исписанной бумаги на холодной печке, придавленная сверху деревянной кружкой из-под кваса – и при всем этом можно есть хоть с пола, нигде ни пылинки, ни пятнышка. Одним движением скинув одеяло со стола на лавку, и швырнув топор в угол, к печи, Дед, не оборачиваясь, бросил Ветровскому: – Садись. Стас молча сел, положил руки перед собой на стол. Дед посмотрел на него внимательно, вздохнул, вышел из комнаты. Через пять минут вернулся, держа в руках деревянный поднос с бутылкой, двумя стопками, миской квашеной капусты, неровно нарезанным салом и краюхой хлеба. Переставил нехитрую снедь на стол, сел напротив, тут же наполнил стопки. – Пей. – День же… – неуверенно возразил молодой человек. Дед нахмурился. – Пей давай. Стас послушно выпил, тут же схватился за капусту – самогон был ядреный. А Дед уже снова наливал. – Между первой и второй… в общем, ты понял. Пей. Стас выпил. – А теперь рассказывай. – О чем? – Что с тобой творится. – Все в порядке. – Ты мне зубы не заговаривай. Ты дом когда строил? В прошлом году. Какая, к черту, ступенька протерлась? Вчера пахал, сегодня ночь не спал – приспичило, значит, среди ночи дрова порубить. Леська за ягодами пошла, так вместо того, чтобы спать лечь – ты дом латать принялся, когда это на хрен не надо дому. Значит, надо тебе. Значит, не вымотавшись до предела, заснуть не можешь. Я прав, или я прав? – Правы, – уныло согласился Стас. – Ты мне не выкай, знаешь, что не люблю этого, – нахмурился Дед, наполняя стопки. – Пей давай. Так вот, ты – молодой, сильный, здоровый парень. Откуда у тебя бессонница? В твоем возрасте парни по ночам не спят только по двум причинам: либо от неразделенной любви, либо от разделенной. Неразделенная – это всяко не про тебя, а если бы дело в разделенной – то ты не топором, а кое-чем другим всю ночь махал бы. Значит, третий вариант. Он вообще молодым здоровым парням, тем более – на свежем воздухе, не свойственен, но ты ж у нас особенный… Сначала Стас хотел обидеться, но Дед молчал, и любопытство взяло верх. – Какой еще третий вариант? – Думаешь много! – рявкнул Дед, и наполнил стопки. – Рассказывай давай, что там тебя гложет. Ветровский выпил, закусил салом с хлебом, помолчал. – Я не знаю, с чего начать. Даже не представляю. – Когда не знаешь, с чего начать – начинай с начала. К примеру, как тебя на самом деле зовут? – Станислав. – Славка, значит? – Нет, Стас. Станислав Вениаминович Ветровский. – Приятно познакомиться. Всеволод Владимирович Меркурьев, – совершенно серьезно сказал Дед. – А чего Лешкой представился? – Я не представлялся, я бредил. Вы решили, что меня так зовут, а я не стал переубеждать – хотел прошлое отрезать вместе с именем. – Ну, я что-то в этом духе и предполагал. Почему именно Леша, кстати? – Так моего друга звали… Стас начал вспоминать. Вспоминать – и рассказывать. Иногда он ненадолго умолкал, но Всеволод Владимирович тут же задавал какие-то уточняющие вопросы по уже рассказанному, и приходилось вспоминать что-то еще, и еще, и еще… молодой человек сам не заметил, как поведал Деду все. Совсем все, ничего не утаив, и, кажется, даже ничего не забыв. Когда он замолчал, солнце клонилось к закату, а бутылка опустела, хотя Стас совершенно не чувствовал себя не то, что пьяным – даже слегка нетрезвым. Дед, заметив это, принес вторую бутылку и велел рассказывать дальше. И Стас рассказал про день в городе: про парня с девушками, избившего мать одной из них, про молодого человека, испугавшегося, когда Стас попросил у него сигарету, про роботов-уборщиков и неумолимую поступь прогресса, про десятки тысяч евро на праздник в честь гонщика Формулы-один и про урезание финансирования детских домов, про принудительную эвтаназию… И, конечно же, про Алика. – Вот ты все говоришь – не хочу в город, не хочу уходить, не хочу еще чего-то… А хочешь-то ты чего? – Любви, счастья и мира во всем мире, – совершенно искренне сказал Ветровский, отстраненно удивившись тому факту, что язык немного заплетается. – Ну так вперед. Дерзай. Исходи не из того, чего ты не хочешь, а из того, чего хочешь. Сравнивай, что для тебя важнее. И поверь мне, гораздо проще делать то, что ты не хочешь, ради того, что хочешь, чем наоборот. – Наоборот – это не делать то, что не хочешь, чтобы не делать того, что хочешь? – с трудом сообразил Стас. Дед вздохнул. – Да, примерно. Стас проснулся затемно. Привезенные из города часы показывали половину четвертого утра, за окном светилась нахальная полная луна, периодически скрывающаяся за облаками, но спустя какие-то несколько минут вновь выглядывающая. Леся спала рядом, обиженно отвернувшись и обняв подушку. Ветровский тихо встал, вышел на крыльцо, закурил. – И ни черта ты не последняя, – сказал он сигарете. – Всеволод Владимирович прав – нет хуже, чем обманывать самого себя. Он решил. Осталось только определить, когда… А что тут определять? – взорвался в глубине сознания давно забытый Стек. Все продумано и просчитано до мелочей, включая дорогу и количество еды, которую надо взять с собой. О легализации он знал достаточно, чтобы с ней не возникло проблем, тем более, что вся информация о нем, включая отпечатки пальцев, снимок сетчатки и ДНК была уничтожена в день побега нанятыми Костой хакерами. Деньги… денег почти не было. Но при известной экономии должно хватить на дорогу до Питера. Докурив, молодой человек бросил окурок в кострище и тихо вернулся в дом. Быстро оделся, забросил в мешок свернутый плед, тяжелый нож-тесак, пригодный даже для рубки не очень больших дров, пару коробков