В царской комнате, низкой и темной, собрались генералы и ближние люди. Узкоплечий, худой и бледный царевич Алексей сидел на походной кровати рядом с фельдмаршалом Шереметевым, толстое, бабье лицо которого хранило невозмутимое равнодушие. Против, на длинных скамьях, покрытых коврами, расположились канцлер Головкин, Меншиков, генералы.
Мазепа, приглашенный на совет личным письмом царя, стоял у окна с круглолицым розовым здоровяком Шафировым, недавно получившим титул вице-канцлера. Гетман вполголоса рассказывал что-то веселое. Шафиров, полузакрыв рот рукой, часто, приглушенно смеялся.
– А ты бы, Иван Степанович, погромче,» Чаю, опять про амурный антирес речи? – хитро подмигнув царевичу, вмешался Меншиков.
Он многое слышал про любовные похождения гетмана и как раз сегодня утром потешал ими царевича.
Угрюмое лицо Алексея на минуту оживилось!
– Гетман зело изрядный амурант…
– Ну, какой уж я амурант, ваше высочество, при моих-то годах, – махнул рукой Мазепа. – Стрелы купидоновы ныне моей особе не страшны. Вот раньше…
Не досказал. Шумно вошел царь. Все встали. Петр был не в духе. Сбросил на кровать запачканный грязью кафтан, строго посмотрел на собравшихся.
– Сидите… Чего там…
Заметил на окне, жбан с квасом, подошел, хлебнул. Поморщился: квас теплый.
– Вина бы холодного, – вскочил с места Меншиков.
– Сиди, – остановил его царь, – не надо… Важные дела решать будем, господа совет, – обратился ко всем. – Вам уже известно, что сия война со шведом над одними нами осталась… Паны наобещали много, а ныне у короля банкетуют да бражничают… Воевать одни будем…
– Оно и лучше, – вздохнул Шереметев. – Я давно говорил, что от панов доброго вовек не дождаться…
– А шведы нынче, слыхать, в силах-то убавились, – вставил Меншиков.
– Не убавились, а прибавились, – строго перебил царь. – А посему в польских владениях генеральную баталию неприятелю давать неразумно… Иные способы нужны, господа генералы… А прежде всего надлежит немедля зело голые рубежи наши укрепить и города к обороне устроить. Господа шведы хотя и не думают пока из Саксонии выходить, однако лучше все заранее управить… Тебе, гетман, – повернулся он в сторону Мазепы, – следует вящее приготовление и осторожность иметь, понеже неприятель первей всего к вам будет… Того ради советую в удобных местах шанцами и окопами укрепиться, а киевскую фортецию немедля в готовность привесть…
Мазепа поднялся. Низко поклонился:
– Я, ваше величество, денно и нощно о том помышление имею… Фортеция киевская в скором времени будет готова. Ближние города, особливо Батурин, Ромны и Гадяч, укрепил добро и универсалы всюду разослал, дабы народ малороссийский в эти города весь хлеб заранее свез, ибо сокрытие оного неприятеля оголодить может…
– Добро, гетман, добро, – ласково улыбнулся Петр, – труды твои отечеству ведомы…
– Еще прошу, ваше величество, – опять поклонился Мазепа, – в просьбишке моей малой не отказать… Для кавалерии лошадей тысячу голов…
– Не проси, не проси, гетман, не дам, – не дослушав фразы, замахал руками Петр, – сами нужду терпим… Ныне уже из обоза брать лошадей указали…
– Я потому и прошу, ваше величество… потому и прошу тысячу лошадей в дар от меня, старика, принять… На нужды воинские…
Лицо Петра просияло. Вскочил, обнял гетмана.
– Вот за это спасибо. Выручил, Иван Степанович, порадовал… Никогда не забуду…
– Я верный подданный вашего величества, – ответил гетман. – Как отцу и брату вашему служил, так и вам стараюсь… И как до сего времени во всех искушениях, аки столб непоколебимый и аки адамант несокрушимый, пребывал, так и нынче, богом клянусь, до кончины дней моих пребывать буду…
В тот же день, под вечер, в комнате гетмана сидел человек в запыленной дорожной одежде. Гость был высок ростом, худощав, брит, носат, имел мягкий, спокойный голос и пухлые, непривычные к работе руки.
Мазепа говорил с ним тихо, по-польски:
– Всем известно, что москали воевать не умеют и разбегутся при первом появлении войск его величества… Мосты и провиант будут приготовлены заранее. Я уже послал универсалы свозить весь хлеб в намеченные места… Но я прошу его величество короля точно сообщить мне время… Мое положение крайне опасно…
– Я понимаю, ваша ясновельможность, – слегка кивнув, отозвался гость. – Вам приходится сидеть на двух стульях… Но это скоро кончится… Когда? Этот вопрос на днях будет решен. Ваша ясновельможность узнает обо всем подробно после моего возвращения из Саксонии…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Прошло несколько месяцев. Сидеть на двух стульях Мазепе с каждым днем становилось труднее. А тут еще новые неприятности: царь Петр, слышно, предлагает польскую корону королевичу Якубу Собесскому. А города Правобережной Украины, занятые русскими войсками, будто возвращает польским панам, оставшимся верными ему и не признавшим Станислава.
Гетмана такие известия волнуют. Они идут вразрез с его честолюбивыми планами. Он сам мечтает стать королем Левобережной и Правобережной Украины.
«Конечно, – пишет он в Посольский приказ Головкину, – всякая вещь приватная должна уступать общей пользе. Нам трудно знать намерения великого государя, по которым он, ради союза с Польшей, готов делать такую уступку, но мы не ожидаем никакого добра от поляков в близком с ними соседстве… Народ они малодушный и ненадежный, постерегся бы государь мнимой дружбы ихней…»
Головкину письмо пришлось по душе. Во-первых, он сам противился намерению царя вернуть Правобережную Украину полякам, во-вторых, тронула верность гетмана.
Сколько уж раз доносили Головкину, будто Мазепа с поляками в большой дружбе, а какая же это дружба, коли он явно только об интересах государства помышляет.
«Вот оно и верь другой раз доносам, – подумал Головкин. – Нет, уж видно, такого верного гетмана у нас не было и не будет…»
Да и Петр, прочитав письмо, призадумался.
Правда, передать Правобережную Украину панам он обещал, вынудили его Вишневецкие, но, пожалуй, прав гетман, подождать следует…
– Ты, Гаврил Иванович, – сказал он Головкину, – отпиши гетману тайно, чтоб правобережных городков панам пока не отдавал… Пусть говорит, что указа не имеет…
Мазепа, получив ответ Головкина, успокоился. Польских комиссаров выпроводил ни с чем.
Но вслед за этим – новая неприятность: царь требует в Польшу пять тысяч казаков.
Гетман думает: как поступить, чтоб угодить царю и сохранить для себя казацкое войско?
И решает: нужен свой, надежный начальник. Верный и разумный человек, который в случае надобности немедленно приведет казаков обратно. Но где такого человека сыщешь? Обозный Ломиковский скоро потребуется для иных дел. Полковник Горленко – горяч и неразумен. Полковник Апостол – ненадежен. Кричит против царя больше всех, а сам дружит с Кочубеем… Гм… кто же еще? Вот разве Войнаровский, племянник? Свой человек, да только молод, глуп… Поверил кочубеевским сплетням, обиделся, уехал в свое поместье и три месяца глаз не кажет. Ревнует, что ли? Пожалуй, надо вызвать его сюда, поговорить, образумить…
… Войнаровский приехал. Он очень изменился за эти месяцы. Похудел, осунулся. Небритое лицо. Потупленный взгляд. Чужой, с глушинкой голос. «Болен он, что ли?» – подумал гетман, взглянув на племянника.
– Вы приказали, дядя…
– Да. Я хотел с тобой поговорить…
