многие помрут…
– Теперь все государи против турок вооружаются, – настаивал Украинцев, – если мы в этот союз не вступим, то будет нам стыд и ненависть от всех христиан…
– Зазору и стыда нет, – спорил гетман, – всякому свою целость и прибыль вольно оберегать…
Возвратившись в Москву, Украинцев не замедлил доложить об этом разговоре кому следует.
– Выжил из ума старый дурак, – вспыхнула Софья, узнав о «противенстве» Самойловича.
– Неприятный человек, – поморщился князь Голицын, вспомнив, что во время его ссоры с Рамодановским гетман стал на сторону последнего.
«Теперь ждать недолго», – подумал Мазепа, записывая в потайную книгу очередные кляузы на гетмана.
… Осенью 1686 года бояре «сказали» ратным людям поход на Крым.
Во главе стотысячного войска выступил в поход князь Голицын.
Весною на реке Самаре присоединился к нему гетман Самойлович с пятьюдесятью тысячами казаков.
В июле, не встречая татар, соединенные войска достигли урочища Большой лог.
Стояла страшная жара. Зной высушил мелководные степные речушки. То там, то сям вспыхивали сухие травы – начинались степные пожары, в которых все подозревали близких, но невидимых татар. Люди задыхались в пыли и копоти, лошади падали от усталости и бескормицы.
В большом, богато убранном шатре, на мягкой турецкой тахте с книгой в руках лежал полуголый князь Василий Васильевич. Хотелось хоть немного отвлечь себя от тревожных мыслей, но они назойливо лезли в голову. Строчки изящной латыни прыгали в глазах, не доходя до сознания.
Пальцами холеной руки князь загнул непрочитанную страницу, отложил книгу, тяжко вздохнул:
– Ох, небось в Москве теперь все вороги мои поднимаются!.. Ох, хоть бы татары встретились, хоть бы на войну похоже было…
Вошел слуга, с поклоном доложил:
– Есаул Ивашка Мазепа…
В памяти всплыло знакомое, умное и любезное лицо, краткий дельный московский разговор. Князь вспомнил, как он вставил в разговор латинскую фразу и есаул неожиданно и остроумно ответил тоже латынью.
«Свой человек и приятен», – мелькнуло в голове у Голицына.
– Проводи сюда, – сказал он слуге.
И встал, набросив шелковый халат на потное, жиреющее тело.
Мазепа, отвесив низкий поклон, остановился у дверей.
Князь подошел к нему, протянул руку. Есаул нагнулся поцеловать. Василий Васильевич, морщась, отдернул:
– Не надо… Садись. Очень рад.
Мазепа огляделся, сел.
Начал осторожно:.
– Беда, милостивый князь! Людишки ослабли, воды нет… Ропот меж казаков идет…
– Знаю, – зло перебил Голицын. – Казаки ваши сплошь воры и бунтовщики. Гетману вашему дивлюсь…
– То напрасно, князь. Нам, старши?не генеральной[7], давно дива в том нет. Яки дерево – такой клин, який батько – такий сын, – чуть усмехаясь краешком губ, ответил Мазепа.
– Во-о-он оно что, – протянул князь, понимающе глядя на есаула. – Видно, вам гетман Самойлович не по вкусу пришелся? Так, что ли?
– Не я, вся старши?на челом на него бьет и защиты просит, – сказал Мазепа, протягивая князю бумагу.
– Ох, не люблю доносов, – опять поморщился Голицын, но бумагу все же принял. – Кто просит-то?
– Обозный Бурковский, милостивец, да судья Михайло Воехеевич, да Савва Прокопов, да генеральный писарь Василий Кочубей…
– Ладно, разберу, – перебил князь, откладывая бумагу в сторону. – И мне ведомо, что гетман старый супротивник царским повелениям.
– Об этом и речь, ясновельможный, об этом и писано. И как бесчестья он войскам царским желает, и как тебя непристойно лает, и как ныне измену замыслил…
– А чем сия измена показана?
– Ныне, князь, слухи у нас идут, будто не татары степи поджигают, а близкие гетману люди. Гетман-то сколь времени недовольство походом кажет – ему одному пожары на руку…
– Ах, вор! Ну, вор… То-то я вижу… Спасибо тебе, есаул, спасибо. Сегодня же в Москву бумагу отошлю, чаю, ответом не задержат. А пока в тайне сие дело держи, услуга твоя мною никогда не забудется…
– До гроба верой и правдой служить тебе буду, – низко поклонился Мазепа. И вышел.
Князь откинул полог шатра. Душная ночь покрывала землю. Звезды просвечивали редко и смутно сквозь тяжелые облака пыли, нависшей над беспокойным лагерем. Пахло гарью.
… Так и не встретив татар, государево войско повернуло назад и раскинуло стан на берегу реки Коломака, недалеко от Полтавы.
Здесь и был прочитан казацкой старши?ной указ, только что полученный князем в ответ на его письмо.
«Великие государи, по тому их челобитью, Ивану Самойлову, буде он им, старши?не и всему войску малороссийскому негоден, быть гетманом не указали, а указали у него великих государей знамя и булаву и всякие войсковые клейноды[8] отобрать, послав его в великорусские города за крепкою стражею, а на его место гетманом учинить кого они, старши?на со всем войском малороссийским, излюбят».
Генеральный писарь Василий Леонтьевич Кочубей, друг и единомышленник Мазепы, хорошо знавший «порядок» избрания новых гетманов, подошел к князю и от имени старши?ны осведомился, кого бы им, великим государям, и ему, князю, хотелось видеть гетманом.
– Выбирайте достойного, – ответил Голицын.
– Мы, князь, люди простые, – не унимался Кочубей, – нам ваш совет дорог…
Князь сказал, подумав:
– Наш совет – Мазепу… Единого достойного зрим.
И отдал приказ: сдвинуть обоз, схватить и привезти к нему гетмана Самойловича.
А гетман с сыном усердно молились в походной церкви. Попович уже давно почуял вражеские козни. Он знал, что старши?на и казаки его не любят, он знал, что не жалует его и князь, но кто ведет под него подкоп, – того не ведал.
Когда служба кончилась, к Самойловичу подошел его старый недруг переяславский полковник Дмитро Райча, грубо схватил за руку и сказал:
– Хватит, всех грехов своих не замолишь. Пойдем со мной.
Тут же поповича посадили в дрянную, покрытую рогожей телегу, а сына его Якова – на клячу и повезли к Голицыну, вокруг которого собрались все русские начальные люди и старши?на, обсуждавшие «тяжкие и многие вины» гетмана.
Старши?на требовала, чтоб с ненавистным поповичем поступили по старому казацкому войсковому праву – предали казни. Но князь согласия на это не дал.
Когда привезли Самойловича, Голицын кратко перечислил ему обвинения, взятые из мазепинского доноса, и объявил царский указ.
Гетман стал отвергать обвинения. Между ним и старши?ной завязался спор. Дмитро Райча, не стерпев, хотел наложить на поповича руку, но князь сдержал ретивого полковника, отдал гетмана с сыном под охрану стрельцов.
– Без вины страдаю, видит бог, без вины, – бормотал гетман, и крупные слезы катились из его воспаленных глаз.
Он окинул взором старши?ну, но жалости и участия ни на одном лице не заметил.
Вдруг он увидел: в стороне скромно и незаметно, опустив голову, стоял его любимец Мазепа. Он-то,
