Он оставался в таком положении более часа, не делая ни малейшего движения. Если бы кто-нибудь и приметил его, то конечно принял бы за мертвеца. Изощренный слух индейца уловил наконец вдали глухой шум лошадиных копыт. Этот шум приближался, скоро на расстоянии двух копий от места, где затаился ульмен, он приметил двадцать всадников, медленно ехавших во мраке.
Похитители, вероятно надеясь на свою многочисленность и потому считая себя вне всякой опасности, ехали совершенно спокойно. Индеец медленно поднял голову, подперся руками и, жадно следуя взором за всадниками, ждал. Они проехали, не приметив его.
В нескольких шагах позади группы беззаботно ехал один всадник. Голова его склонялась иногда на грудь, рука слабо держала поводья. Очевидно было, что этот человек дремал на лошади.
Внезапная мысль пришла в голову Курумиллы. Он приподнялся на своих железных ногах и, прыгнув как тигр, вскочил на лошадь всадника. Прежде чем тот, застигнутый врасплох этим неожиданным нападением, успел вскрикнуть, Курумилла сжал ему горло так, что тому решительно было невозможно звать на помощь. В один миг Курумилла связал всадника, заткнул ему рот и сбросил на землю; потом, схватив его лошадь, он привязал ее к кусту и возвратился к своему пленнику.
Тот со стоическим мужеством, свойственным туземцам Америки, видя себя побежденным, и не пытался оказать бесполезное сопротивление; он взглянул на своего победителя с презрительной улыбкой и ждал, чтобы он заговорил с ним.
– О! – сказал Курумилла, который, наклонившись к нему, узнал его. – Жоан!
– Курумилла! – отвечал тот.
– Гм! – пробормотал ульмен про себя. – Я предпочел бы, чтобы это был не он. Что делает брат мой на этой дороге? – спросил он вслух.
– Какое дело до этого моему брату? – сказал индеец, отвечая на вопрос тоже вопросом.
– Не будем терять драгоценного времени, – возразил ульмен, обнажая свой нож, – пусть брат мой говорит.
Жоан вздрогнул, трепет ужаса пробежал по его членам при синеватом блеске длинного и острого ножа.
– Пусть вождь спрашивает! – сказал он задыхающимся голосом.
– Куда едет мой брат?
– В деревню Сан-Мигуэль.
– Хорошо! А зачем брат мой едет туда?
– Чтобы передать сестре великого токи женщину, которую утром мы захватили.
– Кто вам велел захватить ее?
– Та, к которой мы едем.
– Кто распоряжался похищением?
– Я.
– Хорошо! Где эта женщина ожидает пленницу?
– Я уже сказал вождю: в деревне Сан-Мигуэль.
– В которой хижине?
– В последней, в той, которая стоит немножко поодаль от других.
– Хорошо! Пусть мой брат поменяется со мною шляпой и плащом.
Индеец повиновался без возражений. Когда обмен был сделан, Курумилла продолжал:
– Я мог бы убить моего брата; благоразумие даже требовало бы, чтобы я сделал это, но сострадание вошло в мое сердце; у Жоана есть жены и дети; это один из храбрых воинов его племени; но если оставлю ему жизнь, будет ли он мне признателен?
Индеец думал, что он умрет. Эти слова возвратили ему надежду. Жоан был не злой человек, ульмен знал это хорошо; он знал также, что может положиться на его обещание.
– Отец мой держит мою жизнь в своих руках, – отвечал Жоан, – если он не возьмет ее сегодня, я останусь должником его и позволю убить себя по одному его знаку.
– Очень хорошо! – сказал Курумилла, воткнув нож за пояс. – Брат мой может встать; вождь взял с него слово.
Индеец вскочил на ноги и горячо поцеловал руку человека, пощадившего его жизнь.
– Что приказывает отец мой? – спросил он.
– Пусть брат мой как можно скорее поедет в большую деревню, которую инки называют Вальдивией. Он найдет там дона Тадео, Великого Орла белых, и перескажет ему что произошло между нами, прибавив, что я спасу пленницу или умру.
– Это все?
– Да; если Великий Орел будет иметь нужду в услугах моего брата, он не колеблясь должен послушаться его распоряжений. Прощай! Пусть Пиллиан руководит моим братом и пусть брат мой помнит, что я не хотел взять его жизни, которая принадлежала мне!
– Жоан будет помнить! – отвечал индеец.
По знаку Курумиллы он спрятался в высокую траву, пополз как змея и исчез по направлению к Вальдивии.
