Глава XII
ДОН КАНДИДО
Едва только ушла донна Марселина, как Тонилло ввел к своему господину того самого старика с тростью, которого мы оставили у наружных дверей дома дона Мигеля.
Войдя мерным шагом в кабинет, где находился теперь дон Мигель, старик положил свою шляпу и трость на стул и, протягивая молодому человеку руку, сказал:
— Здравствуй, дорогой и уважаемый Мигель. Мне очень нужно было повидаться с тобой и только теперь и то с трудом удалось добраться до тебя... Однако, как бы то ни было, я, наконец, здесь и вижу тебя лицом к лицу... С твоего позволения я сяду.
— Садитесь, дорогой учитель, садитесь, — с приветливой улыбкой проговорил дон Мигель, пожав старику руку. — Зачем же вы приходили так рано? Ведь вы знаете, что я встаю поздно.
— Увы, да! Несмотря на то, что тебе много раз доставалось от меня за то, что ты постоянно опаздывал в класс.
— Наказывать-то вы меня усердно наказывали, дорогой Сеньор Кандидо, но писать порядочно все- таки не научили.
— Это меня и радует.
— Как так?
— Очень просто, мой мальчик. Я тридцать два года был учителем каллиграфии, и в течение долговременной практики убедился, что только одни тупицы выучиваются писать четко, ясно и красиво, дети же, одаренные способностями и живым воображением, при всех стараниях никогда не в состоянии освоить то, что называется хорошим почерком, все они пишут неровно, без нажимов и неясно.
— Благодарю вас за этот косвенный комплимент; но, право, я предпочел бы обладать меньшими талантами и лучшим почерком...
— Значит, ты очень недоволен мной за то, что я не сумел заставить тебя писать лучше, т. е. не смог изменить твоей натуры?
— Что вы, сеньор! Мне быть недовольным вами!
— Так ты все-таки любишь меня хоть немножко?
— Не только немножко, а от всей души, как и всех, руководивших мной во время моего детства.
— А если бы я попросил у тебя услуги, оказал бы ты мне ее?
— Без малейшего колебания, если это только в моих силах! Говорите откровенно, сеньор Кандидо, что должен я для вас сделать.
— Скажу, скажу, погоди, дай собраться с мыслями.
— В смутные времена, подобные тем, которые мы сейчас переживаем, люди часто лишаются своего состояния. Вероятно, и с вами случилось такое несчастье? Пожалуйста, не стесняйтесь и будьте со мной откровенны, как с сыном, — ласково говорил дон Мигель, стараясь облегчить старому учителю, быть может, тяжелое признание в нужде.
— Нет, дело не в деньгах, — возразил старик. — Мой маленький капитал, слава Богу, цел, и мне, благодаря моим скромным потребностям, совершенно достаточно ренты с него... Нет, вовсе не то. Я хочу просить тебя кое о чем более серьезном. В жизни бывают ужасные эпохи, как, например, революции, увлекающие в свой поток и виноватых и правых, не щадящие никого и ничего. Революции можно уподобить бешеному урагану, стремительно налетающему на корабль, чтобы потопить его со всеми находящимися на нем людьми, не разбирая ни добрых, ни злых, ни христиан, ни язычников... Я сам пережил такой случай, когда совершал морское путешествие на корабле «Голос». О, какое это было ужасное путешествие!.. Со мной ехал один францисканский монах, человек прекрасный... Да. да, милый мой Мигель, могу уверить тебя, что и между нашими монахами встречаются прекрасные люди, что бы там ни говорили про них... Я и сейчас могу указать тебе на некоторых известных мне монахов, которые отличаются идеальной целомудренностью, кротостью, терпением и вообще всеми добродетелями, хотя я, с другой стороны, и не отрицаю, что, к сожалению...
— Простите, сеньор, но мне кажется, вы отошли от главного предмета, — перебил молодой человек, знавший по опыту, что сеньор Кандидо принадлежит к категории тех словоохотливых людей, которые начнут об одном, сведут на другое, потом на третье и так далее до бесконечности, если их вовремя не остановить.
— Нет, я именно к сути и шел, — кротко возразил старик, не сознававший своей слабости.
Но дон Мигель знал его хорошо. В другое время он охотно бы выслушал до конца забавную болтовню сеньора Кандидо, имевшего неистощимый запас рассказов и анекдотов, которые он перемешивал со своими рассуждениями, отличавшимися большей частью философским характером; но в это утро дону Мигелю было некогда, поэтому он довольно серьезно заметил:
— Лучше всего начинать прямо с начала и выбирать для достижения своей цели наикратчайший путь, то есть прямой.
— Вполне согласен с этим, дорогой Мигель, поэтому буду говорить коротко, точно и ясно.
— Вот и прекрасно. Начинайте же, сеньор.
— Я знаю, что ты поддерживаешься очень хорошими якорями, — начал старик, очень любивший описательный способ выражения с употреблением всевозможных прилагательных.
— Как так якорями? — недоумевал молодой человек.
— Я хочу сказать, — пояснил сеньор Кандидо, — что твои большие связи, благородные друзья, знакомства, поддерживаемые тобой в лучших домах города, по рекомендации твоего отца...
— Господи! Сеньор, да будет вам мучить меня! Скажите прямо, что вам нужно и чем именно я могу служить вам!— почти закричал дон Мигель, начиная выходить из терпения.
— Сейчас скажу, милый горячка, имей терпение!.. Все такой же нетерпеливый, как был в то время, когда еще бегал в коротенькой курточке, с длинными локонами по плечам. Бывало, сидишь в классе возле меня и выводишь буквы; полчаса сидишь, час, я только начну радоваться за твое спокойствие и усердие и прошу тебя повторить кое-какие буквы, как вдруг ты под каким-нибудь предлогом вскакиваешь и удираешь домой, не простившись ни с кем и даже не надев фуражки!.. Ну, так вот, я хотел, собственно, сказать, что твои прекрасные связи и положение твоего благородного, великодушного, всеми уважаемого отца, отличающегося непоколебимым патриотизмом и потому считающегося одним из столпов федерации; кроме того, твои выдающиеся таланты, твое удивительное умение обращаться с людьми всех сословий и твое...
— Спасибо за все эти похвалы! Но скажите же, ради Бога, что я могу сделать для вас?
— Выслушай меня и узнаешь.
— Да я слушаю.
— Я знаю, что по мере развития событий и давления обстоятельств, складывающихся помимо нашей воли...
— Сеньор Кандидо! Когда же вы, наконец, позволите мне услышать вашу просьбу?
— Сейчас, сейчас... Не могу же я так сразу и выпалить все: я ведь не пушка, да и ты не пушкарь, чтобы поджигать меня... Кстати, о пушках. Мой брат ездил в тысяча восемьсот десятом году в...
— Знаю, знаю, что он ездил в Европу и любовался там на старые крепостные пушки; при этом он ухитрился попасть ногой под лафет и чуть не отдавил себе ноги... Говорите скорее, что вам нужно. Мне, право, сегодня страшно некогда, и мы с вами лучше в другой раз поболтаем о пушках, кораблях и обо всем прочем.
— Следовало бы мне рассердиться на тебя, Мигель, да уж Бог с тобой! Я ведь знаю, что у тебя все- таки золотое сердце и ты вовсе не такой невежливый, каким хочешь казаться... Так вот что: ведь у тебя и правда много связей и знакомств.
— Порядочно. Дальше.
— Ты лично знаком и с начальником полиции, доном Бернардо Викторика, не так ли?
— Знаком. Вам что-нибудь нужно у него?
— Слушай, Мигель. Я учил тебя писать, я люблю тебя, как сына, за твою живость, впечатлительность, веселость, чувствительность, за ум, таланты и деятельность; я...
— Пощадите, сеньор! Вы меня совсем захвалите, так что я, чего доброго, и возгоржусь... На что вам
