— Поддержу, не бойся... Ну, давай, сначала, я помогу тебе подняться наверх, потом вылезу сам и усажу тебя па лошадь...
— Нет, ты лучше сам садись на нее, а меня уложи поперек... Мне не усидеть на ней, если даже ты будешь держать — проговорил дон Луис внезапно окрепшим от возбуждения голосом.
— Кое-как, с громадными усилиями Мигель вынес своего друга из траншеи и уложил поперек лошади, а сам уселся сзади него. Затем, крепко придерживая его одной рукой, а другой управляя конем, он направился к переулку
— Куда ты везешь меня? — спросил дон Луис. — Если ко мне домой, то лучше не трудись: мой дом заперт и ключ у слуги, которого я отпустил до утра.
— Какого ты плохого мнения обо мне! Неужели я повезу тебя по самой людной улице, где нас сейчас же могут сцапать — меня в качестве разбойника, везущего мертвое тело, а тебя... Ну, да я заврался немного...
— Так уж не к себе ли ты хочешь меня везти? — перебил дон Луис, делавший страшные усилия, чтобы не кричать от боли, причиняемой ему тряской и неудобным положением.
— Боже избави! — возразил дон Мигель. — Я за всю свою жизнь не делал глупостей, ограничиваясь только чем, что болтал их; везти же тебя в мою квартиру было бы самой глупой из всех глупостей.
— Так куда же ты намерен девать меня?
Это уж мой секрет... Пока прошу тебя помолчать, потому что мы въезжаем в город... Держись крепче за меня... Голову повыше... вот так, а то она отечет.
Выбирая самые глухие улицы, дон Мигель проехал улицей Реконквист и направился к предместью Барракас. Миновав улицу Дель Бразил и Патагонес, он завернул в узкий, грязный и совершенно темный переулок, в котором ютились лишь мелкие воришки, бродяги и тому подобный сброд, и куда решалась заглядывать полиция только в самых исключительных случаях.
После нескольких поворотов по таким же переулкам, дон Мигель, наконец, очутился на Калле-Ларга посреди предместья Барракас. К счастью, во все время пути им не попалось ни души, так как было уже поздно. Лишь кое-где светились еще в домах огни.
— Вот мы и добрались, — заявил дон Мигель, — остановившись перед небольшим, ноочень красивым домом, из окон которого, сквозь белые кисейные занавеси, тоже пробивался свет.
— Куда? — спросил дон Луис, приподнимая немного голову.
— Куда нужно... Сейчас узнаешь все.
Просунув палец сквозь наружную решетку одного из окон, дон Мигель тихонько постучался.
Очевидно, его не слышали, потому что в доме все оставалось тихо. Он постучал вторично.
— Кто там? — послышался, наконец, из-за занавески испуганный женский голос.
— Это я, Гермоза, я — Мигель, твой кузен.
— Мигель? — повторил голос тоном недоверия.
— Да я же, ей Богу я, Гермоза!
Занавеска откинулась, окно отворилось и из него выглянуло прелестное личико молодой женщины, одетой в черное.
При виде двух всадников на одной лошади, из которых один казался мертвым, она с восклицанием ужаса откинулась назад.
— Не пугайся, Гермоза, — проговорил дон Мигель.— Это мой лучший друг. Он ранен... Отопри скорее дверь, только не буди прислуги, сделай это сама.
— Однако, Мигель... — начала было молодая женщина.
— Ну, пожалуйста, отпирай скорее! — нетерпеливо перебил дон Мигель. — Если ты еще будешь медлить, мы тут оба пропали, поняла теперь?
— А! Сейчас, сейчас!
С этими словами молодая женщина заперла окно и бросилась в переднюю. Вскоре послышалось щелканье отпираемого замка, наружная дверь отворилась, и на ее пороге показалась Гермоза.
— Входите, — сказала она.
— Я-то войду, а этого молодого человека надо нести, — ответил дон Мигель, осторожно сходя с лошади, чтобы не уронить раненого. — Помоги-ка мне, милая кузина.
Молодая женщина молча, совершенно забыв женскую щепетильность, подошла и, по указанию кузена, взяла дона Луиса за плечи, между тем, как ее кузен ухватил его за ноги. Вдвоем они сначала сняли раненого с лошади, а потом внесли его в дом, где и положили на мягкую софу в гостиной.
— Благодарю вас, сеньорита, благодарю! — пролепетал дон Луис.
— Не за что... Вы ранены?.. Ах, Боже мой, и даже в нескольких местах! — с новым ужасом воскликнула молодая женщина, увидев, что он весь в крови.
— Да, сеньорита...
— Ничего, мы сейчас основательно займемся твоими ранами, которые, слава Богу, не из опасных, — проговорил дон Мигель.
— Подождите меня минутку. Я только пойду и отправлю нашу лошадь домой и запру дверь.
С этими словами он выскочил на улицу, повернул ожидавшую у крыльца лошадь по направлению к мосту в конец улицы и изо всей силы ударил ее по шее. Умное животное фыркнуло и поскакало, поняв, что лучшего тут ожидать нечего.
Затем дон Мигель возвратился в дом, тщательно запер наружную дверь и поспешил в гостиную, где Гермоза уже хлопотала возле раненого.
Глава III
ГОСТЕПРИИМСТВО
Роскошно убранная гостиная, в которой повсюду виднелись цветы и книги, была вполне достойной рамкой для ее прекрасной обитательницы. Высокая, стройная, с удивительно правильными чертами снежно-белого лица, обрамленного густыми шелковистыми темно-русыми локонами с темно-синими мягкими глазами и крохотным пурпуровым ротиком, донна Гермоза, действительно, была так хороша, что даже еле живой Бельграно залюбовался на нее. Лет ей было около двадцати. Черное платье траурного покроя еще более оттеняло белизну ее лица, шеи и рук, которые теперь, впрочем, были запачканы кровью, на что она, однако, не обращала внимания, поддавшись свойственному каждой благородной женщине чувству жалости к ближнему.
Она только что перенесла алебастровую лампу со стола, за которым она перед тем читала, на стоявшую возле софы черную мраморную тумбочку, когда дон Мигель подошел к ней, поцеловал ей руку и сказал:
— Этот молодой человек, которого я больше никуда не мог привезти, кроме тебя, милая Гермоза, тот самый дон Луис Бельграно, мой лучший друг и названный брат, о котором я столько раз говорил тебе, добавляя, что мне очень хотелось бы познакомить тебя с ним. Судьба захотела, чтобы это знакомство произошло при таких грустных обстоятельствах. Ранен он в борьбе с людьми Розаса. Из этого ты можешь заключить, что необходимо не только заботиться о нем, как о человеке больном, но и укрывать его.
— Как же это сделать, Мигель? — произнесла донна Гермоза, растерянно глядя на распростертого на софе молодого человека, на мертвенно-бледном лице которого сверкали, как уголья, неестественно-широко открытые глаза.
— Предоставить мне в эту ночь распоряжаться в твоем доме, как я только захочу — вот и все, милая кузина. Завтра ты можешь опять вступать в права хозяйки и над своим домом и надо мной. Согласна ты на это?
— Конечно. Делай все, как находишь нужным, — ответила молодая женщина. — Я сама решительно не в состоянии придумать, где бы можно было у меня укрыть человека, так, чтобы об этом никто не знал.
— Кое-кому обязательно придется сказать... Ну, да об этом после. Пока же принеси, пожалуйста, стакан подслащенного вина… а, пожалуй, и два.
