— Вот как!
— Да, и этим вы можете вызвать недовольство Хуана Мануэля.
— Едва ли. Мы с его превосходительством действуем заодно.
— Вы видите его каждую ночь и...
— А вы, сеньора, видите его три или четыре раза в день.
— Только три раза.
— И то большое счастье... Но почему вы находите, что я плохо служу вам?
— Потому что вы в своей «Газете» проповедуете поход только против унитариев, совершенно оставляя в стороне унитариек, а они между тем гораздо опаснее.
— Надо начинать с мужчин, сеньора, а уже потом...
— Надо было начать и кончить всеми одновременно — и мужчинами и женщинами... Даже лучше бы было начать прямо с женщин, потому что в них-то именно и сидит корень зла. Я бы даже охотно перебила всех их гнусных детей, как предлагал недавно образцовый федерал, мировой судья в Монсеррат, дон Мануэль Казаль Гаэте.
— Доберемся и до них, сеньора, всему свое время, ни унитарийки, ни их отпрыски не уйдут от нас. Но вот, что я вам хотел сказать, сеньора: я заметил, что некоторые федералки могли бы поусерднее относиться к своему делу.
— Что касается меня, то я, кажется...
— Я именно на вас и намекаю, сеньора.
— На меня! Вы шутите?
— Нисколько! Я говорю совершенно серьезно. Две недели тому назад я вам вверил одну тайну. Помните?
— Насчет Барракаса?
— Да, именно насчет приключения в той местности, а вы взяли да все и пересказали моей жене.
— Это я только в виде шутки. Я хотела...
— Из-за вашей шутки жена угрожает выцарапать мне глаза, сеньора!
— Ха-ха-ха... Вздор!
— Нет, не вздор, а дело это очень серьезное.
— Глупости!
— Повторяю, что это дело очень серьезное для меня.
— Оставьте, пожалуйста.
— Я не могу оставить то, что так сильно задевает меня. Вам не было никакой надобности науськивать на меня мою жену и делать мне неприятности.
— Науськивать! Что за выражение! Я только намекнула вашей жене, что барракасская вдовушка- затворница обратила на себя ваше внимание — вот и все. Это она могла услыхать и от других, потому что весь город говорит о том, что вы на балу не спускали с нее глаз, а потом полетели догонять ее верхом, когда она уехала. Ссорить вас с женой я вовсе не думала.
— Однако вы это сделали...
— Но я сделала и кое-что хорошее для вас.
— Именно?
— Узнала то, что вы так желали знать.
— А! Это интересно...
— Очень даже, не только для вас, но и для меня. Вы хотели знать, какую жизнь ведет одна вдовушка, кто у нее бывает и что означает ее удивительное затворничество?
— Да, я интересуюсь всем этим с политической точки зрения, ради нашего общего дела.
— Будто бы?
— Разумеется, так. А то с какой же еще целью?
— Ха-ха-ха! Ох, Господи!
— Чему вы смеетесь, сеньора?
— Очень уж смешно, вот и смеюсь.
— Ну, я понимаю, в чем дело, сеньора.
— И я тоже, сеньор.
— Вот какие мы с вами проницательные, никак не можем обмануть друг друга!
— Ха-ха-ха... да. Ну, а дальше что скажете, сеньор Маринио?
— Дальше? Дальше я хотел бы знать, что именно вы узнали.
— Между прочим, я узнала, что мое подозрение о том, что эта затворница — унитарийка, вполне подтвердилось.
— Ну, это едва ли!
— Уверяю вас, что она самая закоренелая унитарийка.
— Ну, пусть так. А дальше что вы узнали?
— Вы намекнули мне, что у нее в доме кто-то скрывается.
— Да, в виде предположения.
— Нет, вы не предполагали, а знали.
— Допустим и это. Дальше что, сеньора?
— Против ее дома есть лавка, в которой служит одна негритянка. К этой негритянке я послала сказать, чтобы она постаралась разведать, что делается у донны Гермозы, и сообщить мне. Негритянка приходила ко мне вчера и сегодня.
— Ну, и что же?
— Какой вы нетерпеливый, дон Маринио!
— Не более вас, сеньора, когда дело касается политических интересов.
— На этот раз ваши «политические интересы» очень сомнительного свойства, дон Маринио.
— Продолжайте, ради Бога, сеньора! Что же сообщила вам негритянка?
— Сочувствую вашему «политическому» нетерпению, — улыбнулась сеньора Эскурра и продолжила:
— Между прочим, негритянка сообщила мне, что у донны Гермозы, действительно, укрывается один прекрасный молодой человек.
— Да?
— Да. Днем они гуляют под руку по саду, по вечерам пьют там же кофе, а ночь проводит он у нее в…
— Что такое?! Где он проводит ночь? — вскричал Маринио, весь красный и с горящими глазами.
— У нее в доме.
— Ну, да, раз он живет там...
— Он живет во флигеле, но как только наступает ночь...
— И тогда?
— Тогда ничего более не видно, — спокойно заключила донна Мария Жозефа, насмешливо взглянув на своего собеседника.
— А! Ну, что у нее живет мужчина, я это давно уже знал. Откровенно сознаюсь теперь в этом.
— А кто этот мужчина?
— Пока еще не знаю.
— Ну, и я тоже. Я только подозреваю, кто это, — с таинственным видом сказала старуха.
— Кто же именно? — поспешно спросил Маринио.
— Не скажу, пока не узнаю точно.
— Положим, мне гораздо интереснее узнать, в каких отношениях находится этот молодой человек с донной Гермозой, нежели знать кто он. Надеюсь, что вы по дружбе ко мне постараетесь узнать именно об этом. Сделать это мне самому довольно трудно. Я уже пытался, но ровно ничего не добился. Дом этой вдовушки похож на монастырь; снаружи в нем не заметно ни малейшего движения: двери всегда заперты, окна занавешены, слуги кажутся немыми, посетителей почти не бывает. В последние три недели раза три приезжала Аврора Барро; только Мигель дель Кампо, двоюродный брат вдовушки, бывает почти каждый день, да донна Августина была раза четыре и...
