– Нет, он не хочет на малом мириться, далеко гнет, куда-то целится, – говорил Федор. – Хватит еще!
И думал: «Пусть бы Иван далеко хватил. Я бы за него тут остался».
Подвыпив, Федор и Айдамбо, пошатываясь, пошли по берегу.
– Ты крепко его держи, – наказала Агафья.
– Вцепился, теперь не оторвешь! – смеясь, отозвался мужик.
Барабанов подмигивал встречным и кивал на гольда: вот, мол, какой чудак, разрядился, как петух, и что вытворяет. Они направились к Ивану, но того дома не было.
Бердышовы жили в старом зимовье, которое когда-то складывал Иван с гольдами. Теперь лес вокруг вырублен, рядом вскопан огород, поодаль построен из свежих бревен высокий большой амбар для товаров, а зимовье все то же. Под крышей видны копья, рогатины, меховые лыжи. Нарты разбросаны всюду небрежно, как будто, где их последний раз распрягли, там и оставили. Собаки нарыли ямы и лезут в них, прячут морды в землю от мошки. Летом нартовые собаки ленивые, сонные, линяют: всюду клочья шерсти. У зимовья чугунный котел на камнях и чайник, черный от сажи. На опушке тайги пасутся полудикие кони Бердышова.
Анга и Дельдика на огороде, обе исчерна-смуглые, в белых платьях.
Айдамбо и Федор подошли.
– Ивана нету… Не знаю где! – нелюбезно ответила Анга, видя, что Федор нетрезв.
Разговор не клеился. Гольдки пересмеивались между собой, поглядывая на парня.
– Пойдем домой, сейчас чего-нибудь сотворим, – сказал Федор. – Давай я тебя покатаю.
– Давай!
Втайне Айдамбо желал бы остаться с Ангой и Дельдикой. Долго он был на охоте, ожидая дня, когда увидит Дельдику, отдаст меха Ивану, преобразится в русского. Многое хотелось бы рассказать, как старался он в тайге. Сейчас он готов был переступить родовой закон и заговорить с девушкой. Но Федор тянул его обратно. Полагая, что русский лучше знает, как свататься, Айдамбо уступил.
– Пойдем, ладно! – согласился он нехотя.
Федор держал несколько лошадей для разгона. Он поймал гнедого мерина, надел на него шлею с бубенцами. Конь, ступая вдоль берега, на длинной веревке потянул лодку. Гольд и мужик залезли в нее.
– Вот увидишь, ей понравится, помни мое слово.
– Мимо Ваньки поедем? – спросил Айдамбо.
– Конечно! Мы с тобой шуму на всю деревню наделаем. Ну, пошел! – взмахнул кнутом мужик. – Эх, гармонь бы сейчас! Ну, ничего, будем и так горланить!..
– Быстро ехай! – дико крикнул Айдамбо, вскакивая в лодке во весь рост.
Мужик, показывая, как старается и угрожает, еще раз хлестнул бичом. Конь, одичавший – его несколько месяцев не запрягали, – испуганно шарахнулся я, то лязгая копытами и спотыкаясь, то разбрызгивая воду, помчался по косам и заводям.
– Эх, поше-е-ел!.. «По улице мостово-о-ой!..» – заорал Федор.
Поравнявшись с бердышовской избой, Айдамбо выпятил грудь в красной рубахе и выставил ногу в лакированном сапоге.
– Однако, никто не заметил, – пожаловался гольд. – Никого нету.
– Не беспокойся. Все видят! Бабы, знаешь, как наблюдают: ты их и не заметишь!
– Ну, давай еще!
– Давай!..
Федор завернул коня.
– Эй, а это че-то? Порвался, что ли? – вдруг спросил гольд. В трещине сапога виднелся его черный палец. – Черт знает! Как такие сапоги таскают, нога как деревянная!
– В таких сапогах надо чистеньким ходить, в грязь не лезть. А ты в лакированных сапогах лезешь в Амур. Это не бродни!.. – сказал Федор, правя веслом к берегу. – Ну, приехали. Кто такие сапоги долго носит – привыкает, – утешал он гольда, вылезая на косу.
– Да они тебе малы! – заметил гольду Силин, вышедший на берег полюбоваться на новые проделки соседа. – Без привычки поломаешь ноги, пальцы стопчешь!
Федор увел гольда домой и напоил его до бесчувствия. Когда, лежа на кровати ничком, пьяный Айдамбо храпел в глубоком сне, Агафья спросила мужа:
– Это что же, даром поить его? Такая-то гулянка!
Федор подмигнул.
– Убери этот мешок с глаз моих, – кивнул он на вещи гольда.
На другой день приехал Иван. Айдамбо явился к нему. С похмелья у гольда болела голова. Пальцы его лезли из растрескавшихся сапог, он не снимал их и ночью.
– Я русский теперь! – невесело сказал Айдамбо.
На душе у него было нехорошо, он хотел бы все высказать.
