– Мутит тебя? – спросил Бердышов.
– Мутит, – признался гольд.
– Я слыхал, как ты куролесил. Ладно, меня дома не было, а то бы я выскочил да бичом бы вас обоих с Федькой! А ты что приехал?
Айдамбо молчал, павши духом.
– Свататься хочешь?
– Конечно, так, – покорно, как бы заранее на все готовый, ответил Айдамбо.
– К Покпе в фанзу жену повезешь?
– Да, туда можно.
– Чтобы ее там блохи заели?
Гольд молчал.
– Она крещеная, а ты деревяшкам кланяешься. Верно?
– Так, верно! – кисло согласился гольд.
– Разве ты русский? Ты только шкуру чужую надел! Паря, смех смотреть на тебя в таких сапогах. Лак растрескался, грязные пальцы видать. – Иван потрепал Айдамбо за рубаху и штаны.
У гольда от обиды слезы выступили на глазах.
– Ну, раз так – мне жить не надо! – воскликнул он. – Себя убью!
– Убьешь – только посмеемся над тобой. А ты на самом деле стань русским. А это что! Рубаху может каждый сменить! И отвяжись от меня!
Айдамбо ушел от Ивана смущенный и подавленный. Барабанова дома не было. Гольд снял сапоги и лег на кровать. Он поклялся никогда таких сапог не надевать.
Кто-то толкнул его в плечо. Перед ним стояла Агафья.
– Встань-ка, – сказала она. – Ишь, разлегся!
– Башка болит! – с жалобой в голосе ответил парень.
Айдамбо слез с кровати.
Баба поправила одеяло. Айдамбо долго сидел на лавке. Видя, что Агафья не в духе, он решил убраться подобру-поздорову.
– Давай мой мешок, – робко сказал он.
– Поди возьми. Я не стану ходить за тобой. Вон он.
Айдамбо поднял мешок. Мехов в нем не было.
– А где выдры?
– Какие еще выдры? Да ты что, окаянная душа! – заголосила баба. – Гулял-гулял, пил, всех поил, безобразничал! Да ты что это?
– А зачем толкаешься? – с обидой крикнул гольд.
– Вот, на твои обутки, хоть уху из них вари! И поди ты вон! Грязь за тобой надоело убирать. Я и тебя и Федора изобью!
– Черт не знай, – удивился Айдамбо, выскакивая на крыльцо.
– Попало тебе? – окликнул его Тимошка. – Пойдем ко мне.
Изба у Тимошки маленькая, белая, из начисто обтесанных бревен и крыта колотыми бревнами. Во всю изгородь сушится невод, как будто Тимоха поймал огород в Амуре и вытащил на берег. Невод с лыковой насадкой и красными глиняными грузилами.
Сидя на солнышке, Силин учил сына плести лапти.
– Ты ловко делаешь! – удивился Айдамбо. – Это че такое?
– Деревянные обутки! – ответил Тимоха. – Ты из рыбы делаешь, а я из липы. Я из дерева все могу сделать: избу, одежду, посуду. На ногах – липа, веревки лыковые. Ты вяжешь из дикой конопли, а я из дерева. Вот, гляди, я сделал девкам утку, куклу… Вот солонка… А тебя русским сделали? Дураков, как мы с тобой, много на свете! Вот ты хвалишься, что кабана да медведя убил, а тут сам попался. С богатыми в другой раз не водись. Оставайся у меня, погости.
Одностворчатое окно избы распахнуто, и внутри, как в темной норе, видны тулупчики на белых бревенчатых стенах. У дома, составленные стоймя, как ружья в козлах, сушатся мокрые лесины. Это плавник, выловленный Тимохой в реке.
Силиниха, худая, с темным от загара лицом, моет травой чугун.
Айдамбо не хотел задерживаться, опасаясь, не будет ли и тут неприятностей из-за угощений, но Тимоха оставил его обедать.
– Ко мне на угощенье, знаешь, трудней попасть, чем к Ваньке или к Федьке. Тем надо пушнину, а я смотрю, какой ты человек.
Айдамбо сидел на берегу и наблюдал, как багрово-бурое бревно качалось на зеленых волнах. Он ждал, пока вернется Федор, уехавший ловить рыбу. По реке быстро бежала парусная лодка. Федор и Санка, мокрые, довольные, вылезли на берег. В лодке было полно воды и плескались большие рыбины.
