Старик совсем растрогался. Дрожащими руками он обнял Ивана и крепко поцеловал его.
– Эти пуговицы у меня на шубе и на шапке. Это самая большая моя драгоценность. Я тогда подумал, что Позя дал мне счастье. Ты мой благодетель… А я думал, не дух ли лесов принес мне счастье! Не может быть, думаю, что за мясо и рыбу кто-то дал мне это.
Иван, бывало, отправляясь далеко, брал с собой старые солдатские пуговицы.
– Ты наш брат! Охотишься так же, как мы! – говорил тунгус с нездорово полным лицом.
В этот вечер старый орочен с таинственным видом долго рассказывал Ивану про жизнь на Горюне и про здешние беды. Оказалось, что Синдан палкой убил в припадке злости человека на озере, сына почтеннейшего тунгуса. Тот был гордый, молодой, из славного рода.
Иван сделал вид, что не то не придает этому значения, не то не понял, о чем речь. Он угостил своих новых знакомых водкой и сам выпил. Вдруг, усмехаясь, он сказал, что золоченые пуговицы – штука совсем не ценная.
Старик – обладатель двух пуговиц – растерялся.
– Вот ценность! Купи! – показал Иван ему ружье. – А пуговицы теперь подешевели, – добавил он, видя, что старик готов обидеться. – Конечно, и теперь дорогие, но уж не так… Не сильно дорогие!
После сна работать легко. Но когда солнце разгоралось, над рекой, несшейся в узкой трещине между крутых скал, воздух накалялся, шест тяжелел. Мошка роями вилась вокруг. Лодки шли теперь в тени скал. Местами скалы расступались, отходя от реки подальше и образуя на берегах довольно широкую долину между гор, поросшую дубом, липой, кленом, осиной.
– Сосчитай, сколько раз шестом толкнулся, – говорил Иван Ваське. – С двух толчков, однако, на полвершка поднялись. Сопки видал с Амура? Вот мы сейчас по воде на них забираемся.
– Балана-балана…[58] – заводил сказку Савоська. Проезжая родные места, он все время что-нибудь вспоминал и рассказывал. – Вот эта самая гора… Кыа-гыу называется – такой большой кривун. А во-он! – показал старик на острый черный камень, торчащий из воды. – Этот камень называется Кфде-Чихани. Когда-то самый первый наш Самар по Горюну на бате[59] ехал. Видит – вон на том камне сидит птица Корэ. Большая такая птица, железная птица. Самар потихоньку шел, шел на лодке, думал: «Эту бы птицу убить!» Стрелял, да не попал. Корэ крыльями замахала – улетела. Далеко улетела. Где Хабаровка, там есть такая скала большая – как раз там села. А где стрела попала в камень, метка есть, маленько видать. Вот сейчас ближе пойдем, гляди…
– Что, шибко большая была стрела? – спросил Иван, желая завести разговор и как-нибудь оживить измученных гребцов.
– У-у! Старые люди большие были! Большие стрелы таскали. Сохатого как стреляли – так насквозь!
– И ружья не нужно было, – отозвался гребец с другой лодки. Там тоже слушали Савоську.
– Один раз тамбовский мужик огород копал, табак садил. Старую железную рубашку нашел, в которой воевали. Я сам помню, как такие рубашки на войну надевали. Такая длинная рубашка. Только он шибко большую рубаху нашел. Я видел, подумал, какой большой человек был. Во-он метка, смотри! – меняясь в лице, быстро подтолкнул он локтем Ваську.
Лодка шла мимо черного камня. Тут глубоко, подойти к камню на шестах нельзя, на веслах тоже трудно – быстрое течение. Иван не хотел зря тратить силы гребцов. Васька издали заметил на камне углубление, как бы выбитое чем-то острым, но рассмотреть камень не пришлось.
– А во-он Бохтор-сопка! Тут такие ямы есть. Это давно было, древние люди жили… – продолжал старый гольд. – А там, где нашли железную рубашку, – это жили амба-лоча. Давно было. Балана-балана…
– Кто такие амба-лоча? – спросил Иван.
– Разве ты не знаешь?
– Что-то не слыхал…
– Не ври… Назывались амба-лоча черти… Их боялись…
– Амба-лоча – это они нас так прежде величали. Это русские черти…
– Амба-лоча не настоящие русские, не такие, как теперь, – поспешно объяснил Савоська.
– Как не такие? – спросил Иван. – Вот, гляди на меня, я настоящий амба-лоча! Амба-лоча ели детей, всех убивали! Так про нас говорили маньчжуры.
Гольды засмеялись.
– Амба-лоча, – повторяли они.
– Ты расскажи, как деревня Бохтор сгорела, – попросил кто-то с другой лодки.
– На этой стороне Горюна на сопке пожар был, – охотно отозвался Савоська. – А бохторские на Амур или в Сан-Син торговать собрались. Говорили: огонь через речку не пойдет. Обратно пришли, смотрят: юрт нету, амбара нету – все сгорело. Такой ветер был, через Горюн головешки кидал, вся деревня сгорела!..
Вскоре добрались до устья речки Бохтора. Там стояли не глинобитные, а бревенчатые дома, похожие на жилища якутов. Рядом амбары на свайках. На деревьях белели черепа медведей.
– Медвежье место, – сказал Савоська. – Сейчас медведь по Бохтор-речке бегает, купается.
Вдали шумели водопады, и река между еловых лесов была вся в белой накипи. Лодки пристали к берегу. Толпа гольдов и множество лохматых линяющих собак встретили торговцев на берегу. Перед Савоськой бохторцы падали на колени и кланялись. Савоська, в свою очередь, низко кланялся бохторским старикам и старухам. Он с ними одного рода: и сам он и предки его с Горюна.
Васька помогал Ивану, приносил товары, укладывал меха. Он делал все старательно.
В Бохторе ночевали и торговали. На рассвете все поднялись. Караван тронулся дальше.
