Иван сказал, что Синдан хотел убить его, кинулся с ножом.
– А старшина ни черта не знает! – молвил Савоська.
– Ладно уж! – ответил Родион Шишкин недовольно.
– Савоська, брат, ты ему не в бровь, а в глаз попал, – сказал Иван.
– А где старшина Тамбовска волость? – воскликнул Савоська, обращаясь к толпе. – Моя надо старшина!
– Чего тебе? – спросил Шишкин. – Я за старшину!
Он был теперь старостой.
– Крестьянина твоей волости обидели. Морда били.
– Кто посмел? Кого? Не Ваньку ли Бердышова?
– Нет, Ваньку Бердышова пока еще не били. Меня маленько били, – сказал Савоська.
Все захохотали. Савоська продолжал, смеясь сквозь слезы:
– Маньчжур прямо так оскорбляет, в морду ударил, потом говорил, русский старшина плохой, а будто у них своя старшина есть.
– Ты не врешь?
– Говорил; русский старшина ленивый, на Горюн не ездит, гольдов не защищает.
И под тем предлогом, что все это якобы говорил какой-то маньчжур, Савоська выложил Родиону все, что сам думал про него.
– Че, пороть не будешь?
– Кого пороть-то?
– Да Синдана!
– Нет, ты, поди, так ему отплатил.
– Ну ладно, – согласился Савоська. – Конечно, отплатил. Все отдал!
– Вы прогнали только его?
– Ты на Горюн ехал, почему не позвал нас с собой? – спрашивал Котяй у Бердышова.
– Я нарочно протоками пробрался. Думал, ты уж там, а если в деревне останавливаться, так разъедемся.
Родион позвал гостей к себе. Васька, проходя деревней, радовался: колодцы, журавли, на огородах зелень, грядки. Дома строены тесно, в деревне много скота, коней – во всем была радость для Васьки. Вот как у русских-то!
– А садочки-то, садочки, не то что у нас на Додьге!
– Это наши бабы-девки высадили из тайги сирень, акацию, яблоню, рябину, – говорил Родион. – Ведь мы тамбовские, у нас на родине сады большие, яблоки растут. Вот и сюда пришли – желают, чтобы и здесь все было, как на старых местах.
В избе у Родиона чисто. Пол крашен и выстлан половиками, цветные пологи, огромная печь, зеркало. Горит керосиновая лампа, вокруг стекла во множестве вьется гнус, хотя окна и двери плотно закрыты.
Петровна накрыла на стол. Чистая скатерть, посуда, ложки, самовар – после гольдских деревень все было чуть ли не в диковинку: приятно посмотреть. Повеяло домашним бабьим обиходом. Васька глядел на Петровну, как на родную мать.
На столе появились щи, каша, пшеничный хлеб, свежие огурцы и редька – все свое, привычное. Казалось, вкусней не было еды на свете.
– А мяса нынче нет. Ледник пустой, – рассказывал Родион. – Я эту зиму не охотился и совсем оголодал. Лоси куда-то ушли, а бегать за ними некогда – свадьбы играли… У нас говорят – лосей Спирька всех перебил. Лосиная Смерть. Он, дурак, ради хвастовства не жалеет зверя. Да у меня нынче весной коня медведь задрал, а жеребенок еще малый. Я до того дошел, что, как ваш китаец, сначала с Митькой тянул соху, а потом у Овчинникова коня взял. Он все не уступал, да делать нечего. Зимой придется отдавать соболями.
– Так что, тебе богатство впрок не пошло? – спросил Иван.
– Богатство! Я начальству сколько выпоил. Да еще вдвойне своего доложил. Но я не жалуюсь. Хотя и хватило меня нынче морозцем, но тут не старые места – живо отойду. Ну, Иван, давай выпьем! – Родион разливал водку. – А тебе, Васька, еще рано.
– Пошто рано? – воскликнул Иван. – У нас в Забайкалье с шести лет напиваются. А грудным младенцам бабы нажуют хлеба, намочат в водке и сунут в рот, чтобы не орали. Те лежат-посасывают… Налей ему рюмку.
Васька выпил. Вино ударило в голову. Он снова вспомнил дикую реку, зеленые тучи мошек, завалы колодника, грохот перекатов и приятно ощутил, что сидит в чистоте и удобствах. Подъезжая к Тамбовке, он выкупался вместе с Иваном и Ильей и надел чистую рубаху.
– Давай, ребята, еще! – налил Иван.
– Ну, твое здоровье! – чокнулся Савоська.
Двери распахнулись.
– Дяденька! – вбегая, воскликнула Дуняша.
