Гусей били из ружей и стреляли из луков. Охотники толпами бежали на холм, гольды стреляли с паперти. Покпа палил, стоя по пояс в воде, Улугу отплыл на оморочке, а Савоська и Айдамбо, забравшись на колокольню, били гусей в упор, пристроивши свои тульские дробовики между колоколами.
– Вот это побоище! – басовито воскликнул исправник.
Прибежали девки. Дуняша кинулась к отцу.
– Дрался! – с восхищением, так что взвизги прорывались в ее голосе, зашептала она. – Терешку и Андрея укротил!
– Кто это? – пьяно спросил Спирька, кидая гуся на стол.
– Илюшка…
– А-а! Ну, этот может. Живые?
– Не убились! – воскликнул Сильвестр. – Живучая порода.
– Конечно, – ответил Спирька. – Он же зверя зубами поймал. Такого охотника еще не было. А гусей-то он стрелял? – обратился рыжий к дочери.
Терешку повели к реке. Отец его забеспокоился, ткнул в бок дядю Котяя и велел пойти узнать, как сын.
– Да что ты! Они подерутся и помирятся, – увещевал его Тереха. – У Илюшки дедушка был, как по голове кого ударит – кровь из носа и из горла. Если люди дерутся, он придет: «Ой, дураки, вы чего!» И все разбегутся. По лицу ударит – шкура трескается. Так что ты не тревожься, все будет хорошо.
– Осенью парни из-за девок всегда около церквей дерутся, – сказал Силин. – Ничего худого нету. Надо только драться уметь.
Овчинников бранился, грозил отплатить Бормотовым, если с сыном что случится.
– Отплатишь! – передразнил его Пахом. – Это еще как сказать!..
– Дуня-то умница какая! Парни дрались, а она их разняла, – говорила Аксинья. Она была мягкая и слабая душой женщина, ей хотелось, чтобы так было.
– Церковь взыщет с грешных, – говорил поп. – Кто дерется и грешит, не уйдет от наказания. У меня ни один грешник не избегнет наказания! Пусть в храм несут грехи… Пойдут сюда молодые и старые, понесут горе и радость. Здесь, у церкви, в этой земле ляжет прах наш, – потрясая ружьем, гудел поп. – Священна будет ограда сия для потомков. Здесь положим мы якорь народа нашего, кости мучеников за амурское дело!..
Молодой чиновник устанавливал аппарат, желая заснять необычное зрелище паствы с ружьями и вооруженного попа на фоне церкви.
– Вот, господа, снимочек будет!.. Амурские колонизаторы. Малайка уж есть, теперь этот… Так альбом и составится!
Пришел Илья. Он заметил Дельдику.
– Я хотела, чтобы ты ко мне Айдамбо позвал, – улыбаясь, сказала ему девушка. – Но теперь уж не надо. Он сам ко мне подходил. Мы с ним разговаривали, – с потаенной гордостью молвила она, блеснув из-под пушистых ресниц вишневыми очами.
Сидя на скамейке на берегу озера, Айдамбо рассказывал Дельдике, как он строил церковь, копал огород, садил с попом овощи, а потом все лето ездил по рекам и озерам – гонял шаманов.
Дельдика слушала его и куталась в шаль точно так же, как это делала Дуня.
За это лето Айдамбо много раз свободно беседовал с женщинами и девушками. Ему приходилось объяснять им, что надо креститься. У орочен, удэгейцев, гольдов он помогал попу уговаривать народ.
Мимо проходил Иван.
– Надел поповскую одежду и думаешь, поди, стал умный? – Иван прыснул. – Ты и жениться раздумал?
– Как раздумал?
– Ко мне не приходишь.
– Я русским хочу стать.
– А ты попом заделался. В подряснике в деревню не покажись. Наши засмеют.
«Ивану не нравится?.. Или не хочет мне отдать девушку? Обманывает меня? Я так трудился, так старался!.. Что же теперь делать, как же научиться жить правильно? Неужели нет на свете человека, который мог бы мне сказать, как надо правильно жить?»
Тревожило Айдамбо и другое. А что, если Иван прав? В душе Айдамбо временами шевелилась неприязнь к попу.
«Вдруг окажется, что я на самом деле неправильно все делал? Почему неправильно, не знаю. И как будет правильно, тоже не знаю».
Тем временем Бердышов спорил с попом.
– Ты что же моего охотника себе забрал? – спрашивал Бердышов.
– Я его крестил, научил труду, – отвечал поп, – человека из него сделал.
– Он из-за невесты пошел креститься, – отвечал Бердышов, – это я ему велел.
– Вот и не стану венчать, коли так! – густым басом воскликнул священник.
