Покпа зорко смотрел за ребятишками. Приезжали родители, предлагали ему водки, лис, соболей, чтобы отпустил ребят, но старик подарков не принимал. Он позволял отцам лишь поговорить с мальчишками.
– А как тут кормят?
– Поп бьет?
– Почему подарки не берешь? Поп не узнает. Бери.
– Нельзя! Бог все видит! – повторяя слова сына, с важностью отвечал Покпа.
Гольды чувствовали, что если хунхуз Покпа поддался новой вере, то, видно, скоро всем придется подчиниться попу и отдавать ему все, что он потребует.
– Если подальше от церкви убежать, тогда спастись можно? Как ты думаешь? – спрашивали Покпу.
– Кто попу попался, никуда не денется, – отвечал Покпа. – Не убежишь. Пропал уже!
Поп не возвращался. Морозы крепчали. Днем старик рубил дрова, топил печи, ловил вместе с ребятишками рыбу, варил им уху. Озеро промерзло до дна. В глубоких озерных ямах осталось множество карасей. Пробили прорубь. Вода пузырилась. Рыбы сами стали прыгать из воды на лед – так душно было в грязной яме.
Маленькие гольды помогали Покпе, таскали рыбу и дрова. Вечером все вместе топили печь в церкви.
– А это кто? – спрашивали дети, показывая на изображение Христа, распятого на кресте.
– Богу плохо делали. За руки и за ноги его прибили к кресту за то, что правду людям говорил.
– А это кто? – показывали дети на разбойников.
– А это хунхузы.
Сырые дрова горели плохо. Ребятишки бегали в тайгу за хворостом, печь разгоралась. Старик и дети усаживались у огня. Покпа чувствовал себя у печки, как в тайге у костра. Он невольно доставал трубку и закуривал.
Темнело. Распятие в алтаре сверкало, отражая пламя печи. Покпа рассказывал детям, как однажды черт унес у тунгусов ребятишек, хотел зажарить их и съесть.
Дети жались друг к другу. Покпа, желая развлечь ребят, вспоминал гольдские сказки, путая их с преданиями из Ветхого завета.
– А когда я молодой был, то мы ходили на Сунгари-Ула – на ту речку, где высокие каменные хребты. Как увидим, что китайский купец майму гонит, выезжаем на лодках, кидаем стрелки. Купца припугнем, а товар забираем. Славное было время! Я много хунхузничал – это самое хорошее дело. Вон русский бог, а сбоку два хунхуза. Бог хунхузов простил, а торговцев не простил. Я сам неграмотный, не могу правильно рассказать.
Покпа задумывался. Конечно, если бы все, что говорит поп, было верно, тогда бы ладно. Страдания русского бога, его вражда к торгашам вызывали у Покпы сочувствие.
Покпа сам в жизни много страдал. Но вот в этой церкви сидят ребятишки, насильно разлученные с отцами. «Чтобы учиться, как не надо страдать, их страдать заставляют… Бога к палке прибили гвоздями, а поп за это с нас меха собирает. Как раз то делает, что бог, прибитый гвоздями, делать не велел».
Желая утешить ребят, старик тут же, в церкви, давал им всем по очереди пососать свою трубку.
«Айдамбо из-за девки тут живет, а я из-за него. И оторваться от попа не может, – размышлял Покпа. – Мне бы только Айдамбо выручить, и тогда к чертям отсюда, пусть хоть все ребятишки разбегутся».
Покпа надеялся, что после свадьбы Айдамбо он вместе с сыном освободится от попа. Но в надежде на лучшее будущее оба гольда, сами того не замечая, все крепче попадали в кабалу к попу и к Ваньке Бердышову и опутывали себя все новыми долгами и обязательствами.
Вскоре поп вернулся из Бельго и привез еще шестерых мальчишек. В церкви ударил колокол. На другой день в школе начались занятия. Поп стал учить детей грамоте и счету. На первых порах грамота давалась ребятам с трудом, но считать и писать цифры они научились быстро.
Наступила зима, и лед на Амуре окреп.
Мылкинские гольды, приезжая в Бельго, рассказывали, что в школе поп, когда учит, бьет детей.
Горбатый Бата плакал и собирался ехать к попу просить за внука.
– Чем-то надо задобрить батьку, – говорил он.
Гольды привыкли, что при случае все тянули с них меха. Они полагали, что и школа открыта с целью вымогательства, чтобы держать детей заложниками, и что поп будет бить и терзать их до тех пор, пока не привезешь хороших подарков.
Бата знал, что подарок никому и никогда не вредит. Сколько жил Бата на свете, сколько перевидал он разных людей, а от подарков, если подарок хороший, никто не отказывался. Если плохой – бывало, не брали, но меха соболей и выдр всегда все принимали охотно. Бали, Падога, Бата решили, что только подарками можно будет спасти ребятишек.
Удога спорил с ними, досадовал на своих сородичей. Он сам уговорил гольдов отдать детей в школу и теперь желал доказать им, что от учения ничего плохого детям быть не может. Собственный его сын Охэ тоже учился у попа.
– Завтра же коня своего запрягу и поеду на Мылки, – сказал он. – Докажу, что там поп ничего плохого не делает.
Осенью Удога, или, как называли его на русский лад, Григорий Иванович, купил лошадь, и это долго было предметом разговоров в стойбище.
– Гольд лошадь завел. Зачем Григорию лошадь? Ездить надо на собаках, а не на звере.
