китайская тяпка, особая, для полки, а на руках – младенец. Ее волосы причесаны, а на лбу челка. В волосах красная саранка. Лицо стало туже, взгляд спокойный, осмысленный.
«Экая она форсистая стала! – подумал Егор. – Не узнать!» Вспомнил он, как вечно кричал Кальдука на нее, бил, какая была она запуганная, оборванная, как смотрела исподлобья! С Одакой произошло какое-то чудо, трудно даже поверить!
Тут был как бы маленький кусочек Китая. Вокруг небольшие, но тщательно разделанные росчисти. Правей – порядочная пашня, засеянная хлебом. Максимов заметил на грядках гаолян, лук, чеснок, бобы. Посреди росчисти стояла рыжая глинобитная фанза с белой соломенной крышей и соломенным навесом, под которым виднелся длинный низкий столик. Дым шел от костра.
Невдалеке стояли еще двое китайцев.
Колька, долговязый, нервный и подвижной, с худым черным лицом, качал из реки воду журавлем и сливал ее из деревянного ведра в желоб. Вода растекалась по грядкам и забегала в лунки. Третий китаец ходил между грядок, передвигал дощечкой маленькие земляные валки, и тогда вода, минуя политые ряды лунок, шла дальше.
«Когда они успели все это сделать?» – удивился про себя Максимов.
– У них все на грядках, – говорил Егор, – овес, гречиха, хлеба. Всего понемногу.
Максимов не раз наблюдал, как китайцы обрабатывают землю. Егор показывал офицеру их хозяйство и рассказывал про все со знанием дела. Он показал особую китайскую тяпку, которую и сам завел.
Отвернувшись от Максимова, Егор вдруг услыхал у себя за спиной разговор двух китайцев. Егор решил, что пришел Володька и толкует с Сашкой, но, оглянувшись, удивился: Володьки не было. Это Александр Николаевич говорил с Сашкой по-китайски. «Никак не отличишь!»
Налетел ветер, колебнул воду на протоке и выдул из волны слабого белого барашка.
Через некоторое время китайцы оставили грядки и позвали гостей в фанзу.
Сашка с мотыгой на плече, в широких штанах, улыбаясь во все лицо, брел рядом с Максимовым.
Под навесом из соломы стоял маленький столик. Володька подал чашки с лапшой, зеленый лук и палочки.
Хозяева, видя, что русский понимает их язык, насторожились. Максимов почувствовал, что его боятся. Он сказал что-то смешное и понемногу рассеял опасения китайцев.
Оказалось, что Николай – политический изгнанник, беглец. Он этого не скрывал и полагал себя в России в безопасности.
«Будь Колька русским и соверши он в России такие же преступления против царя, – подумал Максимов, выслушав его повесть, – был бы повешен. Но Амур далек от столицы, и тут, видимо, решили вопрос проще, не вдаваясь в политические взгляды: Бежал из Китая, враг китайского правительства – значит, может нам пригодиться. На всякий случай надо приютить».
В Хабаровке Кольке обещали быка и лошадь, но не выдали. Не дождавшись обещанной помощи хабаровских чиновников, Колька поехал по реке и поступил к Сашке в работники.
Максимов и Кузнецов гостили недолго.
Ветер все крепчал. В лесу по вершинам деревьев шел ровный грустный гул.
Китайцам – Сашке, Володьке и Кольке – надо было в Уральское. Поехали все вместе.
Едва перевалили озеро и поднялись на релку, как рванул сильный ветер. Из-за сопок быстро шли облака.
Увидели Амур. Ветер рыл его воду, подымая пену на гребнях. Волны белели, все меньше становилось синей воды, и все толще и выше подымались катившиеся к берегу белые гребни.
В несколько минут ветер достиг большой силы и разволновал реку. Крутые валы тяжко, с ревом валились на берег. С каждой косой волной мимо селения пробегал грохот и удалялся по берегу. Песок кипел от пены и сбегавшихся ручьев.
– Амур-батюшка разгулялся, – молвил Егор, подходя к дому.
Наталья стояла на крыльце, с тревогой глядя на реку. Тальники над обрывом вдруг заметались, словно в ужасе. Животные жались к жилью.
Егор чувствовал, что надвигается сильная буря. Ветер стал доносить на обрыв брызги волн.
Под далеким островом било баржу. В желтых волнах она казалась маленькой черной лодкой.
– На открытом месте встали. Ветер-то оттуда, – сказал Егор с тревогой. – Нынче ветры – сплаву[74] разбой хода. А когда все вместе идут, посмотреть любо, как они выплывают.
С каждым новым порывом ветер все усиливался. Над бушующей рекой стоял сплошной грохот.
Баржа вдруг пошла.
– Не с якорей ли сорвало? – встревожился Кузнецов.
Нос судна зарывался в гребнях волн. Ветер набирал страшную силу. Видно было, как порыв его пронесся по лесистому склону сопки на венец и затрепал там кедровую чернь.
На релке подался и затрещал старый белый ясень. Саврасый, бывало, спотыкался о его большие корни, тянувшиеся к пашне. Ясень потрещал и замер. Вьющийся по ветру лиственный лес вздымал зеленые косы.
Ветер затрепетал, забил в разлапистую вершину ясеня, в его торчавшие над зеленью белые сучья. Лопнул корень, и старик, взмахнув белыми сухими лапами, крякнул, поклонился и нехотя стал ложиться в чащу.
