Иван вылез из зимовья и, увидя ее, закрыл глаза ладонями.
– Слепит!.. – воскликнул он.
– Ох, уж слепит! – насмешливо отозвалась из толпы Таня.
Иван приоткрыл ладони.
– Что тебя так разнесло?
– Ах, не всем тощать! – с сердцем, но игриво отвечала Дуняша.
Она стеснялась, что брюхата, но радовалась, что Иван не обижен, что он все такой же веселый, приветливый и, кажется, видит ее счастье. Иван обнял ее и толстенькую, коренастую Татьяну.
– Сласть!.. – жмурясь, воскликнул он. – Нарядные шибко стали! – Он говорил с ней как ни в чем не бывало, словно не домогался когда-то ее взаимности. – Ну, как хлеба? Как рыба нынче? Кто с кем невода связывал?
– Золото моем! – сказала Дуня. – От хлеба отступились…
– С золота наряды. Стараемся, – смеясь, отвечала молодая Кузнецова.
Иван достал портсигар.
– А помнишь, как я в тебя чуть не влюбился?
– Как же! – в тон ему ответила Дуня небрежно, но осторожно посмотрела в глаза его, как бы с опаской.
Серые Ивановы глаза смотрели остро. Редко кто так на нее смотрел. У Ильи взор куда добрей и мягче. А Иван поразил ее своим взором – была в нем сила; и во всех движениях Ивана были упругость и живость. Он стал стройней.
– Давай папироску, – сказала Дуняша.
Таня тоже закурила.
– Где это курить научились?
– Есть у нас учителка – Ольга-каторжанка.
– Ну, а как ты, Илья, живешь? Если бы тебя барса тот раз съела, я бы на твоей Дуне женился, – говорил Бердышов, подмигивая молодому Бормотову. – Я тебя испытать хотел, подразнить, узнать, любишь ли ее, да и сам чуть не поддался. Ты, Илья, не знаешь, как я перед твоей женой на колени вставал, как в книжке.
Илья даже загоготал от удовольствия.
Иван роздал свои папиросы бабам.
– На прииске да на рыбалке без табаку нельзя, а то застудишься, – хрипловато сказала Татьяна.
– Молодухи наши поосипли, – с укоризной молвила бабка Дарья. – Ох, боже мой, как теперь песни петь!
– А я рассчитывал – Дуняша овдовела, – под общий смех продолжал Иван.
– Ты все как будто в шутку, а не обережешься, так схватишь. Смейся, Тигр! Лучше давай спрыскивать пароход, – подступил Тимоха Силин. – Я тебе еще прежде говорил, что тут тебе не отломится.
– А тебе, паря, может опять отломиться…
– Эх, ты! Да верно, тот раз ты ударил меня! Но спрыски подай. Я когда-нибудь с тобой еще сочтусь, так ли тебе заеду!..
– У нас стегно сохатины есть, – обрадовался Илья. – Спрыснуть можно.
– Зачем стегно! У меня кухня своя, повар! Жена, зови гостей на пароход.
С дочерью на руках Иван спустился с берега. Подросшая девочка крепко обхватила отцовскую шею.
Уральцы повалили за Бердышовым.
Под обрывом дымил пароход, слышался свист выпускаемого пара и грохот поленьев, падающих в пустой тюрм. Бродяги и каторжане, работавшие у Ивана на пароходе, покуривали, сидя на ящиках. Завидя хозяина, они поднялись.
– Как ты их не боишься? – спросил Силин.
– У меня строгость. Я умею с людьми обходиться. Чуть что – пуля. Или выброшу в пустолесье. По Амуру, берегом, не найдет дороги – протоки, озера, болота; на песках сдохнет. У капитанов уговор – не спускать никому.
Поднявшись по трапу, крестьяне столпились на палубе. Дальше их обычно не пускали, если им случалось ездить на пароходе. Дуня заметила в каюте книги.
Иван тянул смотреть машину, каюты. Пароход был хорош, гораздо лучше других амурских. Пар из котла выпустили, наступила тишина.
– Может ходить по морю, – рассказывал Бердышов. – Высокие борта – морская волна не захлестнет. Теперь могу поехать за соболями на Сахалин. Растите скорей, – обратился он к ребятишкам, – возьму в свою команду. Я всем найду дело – и мужикам, и ребятишкам, и молодым бабенкам… – Он подмигнул Дуняше и Татьяне.
В полутемной кают-компании – скамьи, зеркало. Мужики рассаживались, как в избе. Появился китайчонок в фартуке.
