Егор рассказывал: валили я жгли гнилье и сухостой, а с живых деревьев сдирали кожу, надрубали стволы, чтобы зной и ветер сушили их, чтобы в зимний мороз застыли соки, лед рвал бы древесину. Весной и летом дерево станет погибать, ослабнут корни. Через два-три года придет Егор с огнем и вагой, выжжет лес, выкорчует обгоревшие пни.
– А золото мыли?
– Сашка там работает, и мы с ним.
– А не боишься, что Ванька Бердышов не даст тебе поднять ту землю, что так и останется она под тайгой? – спросил Силин, и в голосе его слышалась жалоба. – Он хочет снять нас с пашни, кинуть на заработки. Чтобы мы ему рыбу ловили для приисков. Да и мало ли что может сделать он, о чем мы и подумать не можем.
Тень легла на лицо Кузнецова.
– Иван уехал… – заговорил Тереха. – Зачем мы ему?
«Нет, Иван не уехал, он здесь, – подумал Егор, выслушав рассказы про то, как гостил Бердышов. – Он уехал, но богатство его здесь, вокруг нас».
– Он уж и на баб зарится, – продолжал Тимошка. – Уж одна потемнела, как он уехал…
В ичигах, в старой рубахе, с топором за лыковой опояской, стоял Егор на черной земле, слушая соседей, и думал глубокую думу: «Опасным человеком становится Иван Бердышов. Он всегда брал свое, что ему надо было – „не мытьем, так катаньем“, и делал это с шуточкой, как бы нехотя, а добыча сама шла ему в пасть. Неужели и Дуня, красавица, подалась сердцем к нему? Иван давно на нее поглядывает. Но это еще вилами на воде писано, что она поддалась. Конечно, ей лестно, что Иван угождает. Но люди зря говорят: Дуня – кремень и любит Илью».
Иван через соседей передал приветы Егору, звал и его с детьми в Николаевск. Егор не боялся дружбы с Бердышовым. «Но как знать, что будет?»
Егор шел на Амур за вольной, справедливой жизнью, надеялся, что люди сойдутся равные, будут жить трудами. А тут люди снова разделились на богатых и бедных. День ото дня на новой земле все больше заводилось старого.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Многие женщины, помогая мужу создавать богатство, и не предполагают даже, что готовят себе несчастье. Но Одака, когда-то считавшаяся очень глупой, битая, темная и невежественная – былое посмешище для всего Бельго, – отлично это сознавала. У ее мужа завелось золото. Она помогала ему мыть, работала не за страх, а за совесть, ворочала пески лопатой, нагребала их в бадью, стоя в глубоком колодце босая, по колена в ледяной воде. А золото ее не радовало. Мысль, что муж накопит золота, оставит ее и сынка, и, как многие китайцы, уйдет на родину, чтобы купить там клок земли и хорошенькую китаянку с маленькими ногами, не давала ей покоя. Правда, говорят, что есть китайцы, которые не покидают своих жен-гольдок.
Одака бывала вне себя от гнева. Почему такая несправедливость? Как смеет муж бросать семью? Ведь вот у русских разрешается иметь только одну жену, и ту нельзя бросить. Айдамбо живет по русскому закону, он тоже никогда не разведется с Дельдикой. Они стояли под железной шапкой. Одака вспомнила, что и сама ведь тоже крещеная.
Женщина скрывала свои мысли. Она чувствовала: скрытность поможет ей. Мыла золото, работала на пашне, хозяйничала, делала все, как хотел муж, не давая повода подозревать себя в чем-либо. Лучше прикидываться дурочкой, когда муж такой умный да еще приехал издалека.
Когда началась осенняя рыбалка и прииск с его небогатыми золотом песками опустел, Одаку словно подменили: она упрется и все делает по-своему. «Опять стала дура дурой, как в семье Кальдуки!» – думает муж.
– Что тебе надо? Почему ты упрямишься? – кричит Сашка. – Я тебя буду бить!
«Бить!» – думает она зло.
Но как Сашка ни грозил, ничего не помогало.
– У тебя невод не готов, – ворчит Одака, – я привезла невод, а ты что? Уж звезды показывают: кета подходит.
Одака вспомнила детство, как ее любил отец, как она ничего не боялась, когда он был жив. Каждую осень, глядя на созвездие Оринку, она слушала его сказки. А теперь у нее проклятый муж-китаец, который считает ее дурой, а себя каким-то особенным.
А на рыбалке оказалось, что Сашка рыбу ловить не умеет.
– Черта тебе! Дурак! А все учишь меня! – стоя в лодке, закричала Одака, когда он выпустил из рук конец невода. – Разве так рыбу ловят? Воды боишься, какой ты мужик? Дикая курица! Тебе только в грязи копаться! – Она в досаде ударила мужа изо всей силы веслом по спине, подняла конец упавшего в воду невода, схватила его зубами и села на весла.
Одака не умела сдерживать свои порывы ни в любви, ни в гневе и еще раз стукнула оробевшего мужа так, что у того в глазах потемнело.
Весь день ловили рыбу, заводили, тянули невод. Сашка работу на воде не любил: он еще боялся воды.
Возвратившись в фанзу, мокрый и усталый, он спросил жену:
– Почему ты такая злая?
В эти дни Николай и Володька уехали на телеграф – клали там новую печь, и супруги были одни.
– Чего тебе надо? – закричал он, видя, что она молчит.
– Ничего не надо! – со злом отвечала Одака, жуя лук.
Потом уж как-то призналась она, что боится. И стала объяснять, что бог един, а что Сашка его не
