Мужик в раздумье повесил голову. Мать его лечила и мыла гольдку. Сам гольд доверчиво вошел в дом, где жили люди, отнявшие у него невод. «А невод ему – что нам пашня».
Стыдно стало Егору, что в свое время, не зная тут ни людей, ни обычаев, сгоряча отобрал невод. Он хотел бы теперь его вернуть, но не решался заговорить об этом. «К случаю придется – отдам, – подумал Егор, но тут же подумал, что надо себя перебороть и честно сказать все. – Может быть, гольд тогда не разобрал, кто его обидел, не знает, что это я».
Егору пришло на ум, что нужно угостить гольда. Он послал мать к Федору одолжить водки.
– Удивил, Егор Кондратьевич! – восклицал, прибежав с бутылкой, Барабанов. – Я бы другому, убей, не дал, а тебе можно.
После первой чарки гольд развеселился. По-русски он не понимал, и говорить с ним было не о чем.
Барабанов начал знаками объяснять, что пора Мылкам мириться с Бельго.
– А то хуже будет. Ой-ой-ой, как худо! Скажи своим, что исправник приедет.
Тут Федор пальцем показал себе на лоб, потом плюнул на ладонь и, сжав кулак, замахнулся.
– Исправник, понимаешь?
– Отоли! Отоли![43] – испуганно вскричал Улугу.
Он понял, что речь идет о кокарде и мордобое. Он вскочил с лавки и тоже показал себе на лоб, потом плюнул на руку и тоже замахнулся кулаком.
– Исправник, отоли!
– Вот тут Бельго, а тут Мылки, – показывал Федор ладонью на столе. – Надо мириться, дружно жить. Араки пить надо, – щелкнул он себя по шее.
Когда Улугу, собираясь домой, вышел с женой из землянки, Егор вынес невод и поклонился гостю.
Гольд на миг остолбенел. Он ссутулился и заморгал. Краска выступила на его смуглом лице.
Потом он выхватил невод из рук Егора и бросил его в нарты. Сам прыгнул следом и, не прощаясь, не взглянув на Егора, помчался в Мылки.
Улугу с женой приехали через несколько дней снова. Они привезли Кузнецовым мяса и рыбы. Знаками гольд объяснял Егору, что дома все сказал, велел мириться и что жене лучше. Он все время кланялся и хитро улыбался.
– Гляди, привезли кабанины, – с уважением говорил про гольдов Кондрат, – будет чем кормить ребятишек.
Похоже было, что мир заключен прочный.
Бабка дала жене Улугу свежей мороженой капусты и несколько картофелин.
Улугу стал часто ездить в Уральское.
Понемногу Кузнецов и Улугу сдружились. Когда начались теплые дни, Егор как-то показал гольду соху.
– Вот это, брат ты мой калинка, называется соха! Соха! Понял?
– Соха, – повторял гольд.
Он теперь знал слова «соха», «картошка» и многие другие.
Понемногу гольд учился говорить по-русски.
Федор, встречая Улугу, каждый раз торопил его с примирением.
– А, исправник, отоли! Понимает! Смотри, брат… Скажи Денгуре, что исправник, брат, все отоли. Все понимает! Ой-ой, худо будет!.. Так и окажи.
С Федором гольд предпочитал объясняться знаками.
– Отоли, отоли! – Улугу, показывая себе пальцем на лоб, быстро плевал на руку и потом замахивался кулаком.
– Исправник-то отоли! – восклицал Федор.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Как из бездонной пропасти, Иван выбрался с конями на релку. Внизу стлалась густая мгла. Льда амурского не было видно: казалось, что там провал. Тускло светила луна, и зеленоватый свет ее кругами расходился по туману. Лишь кое-где, как майские светляки, сквозь мглу просвечивали торосники.
Иван затрусил в распадок. Иззябший и уставший, поглядывал он на огонек своей избы.
«Однако, добрался, – подумал он, слезая с коня, – сам жив, лошади целы, ружье, меха, серебро привез и опять же не без золотишка». Нагрузившись тюками, Иван вошел в избу. Смрадный, жаркий воздух охватил его. У нар собрались бабы-переселенки. Сначала он ничего не понял. И вдруг заметил, что посреди избы к потолку подвешена зыбка.
– Вот и тятька приехал! – радостно воскликнула Наталья Кузнецова.
В тот же миг слабо закричал ребенок. Бабы обступили Ивана со всех сторон.
– Гляди-ко… На-кось тебе дочь-то, – приговаривала Наталья, поднимая младенца.
«Вот бабы, чем радуют!» – подумал Иван, удрученный тем, что родилась дочь, а не сын.
Но едва глянул он на крошечное опухшее личико и увидел в нем знакомые бердышовские черты, как доброта и жалость прилили к сердцу.
