— Вы это наверное знаете?
— Наверное.
— Значит, все потерянно! — воскликнул дон Мануэль.
— Почем знать? — ответил самбо насмешливо. — Напротив, может быть, все выиграно.
Дон Мануэль посмотрел на него с изумлением. Наранха ничего не ответил, но только многозначительно взглянул на Матадиеса, который преспокойно курил папиросу.
— Подойдите сюда! — сказал губернатор бандиту. Тот встал и подошел к нему.
— Слушайте, — сказал ему дон Мануэль, — пойдите отдохните и выспитесь. Завтра я вам дам инструкции; я вами очень доволен; вот возьмите себе пока.
Он протянул ему кошелек, наполненный золотыми монетами. В глазах бандита сверкнула радость, и он весело ответил губернатору:
— Сегодня, завтра и всегда я готов служить вашему превосходительству. Как я хорошо сделал, что поступил к вам на службу: вы так щедро оплачиваете услуги!
Затем он повернулся и вышел из комнаты.
— Теперь нам бояться некого, говорите всю правду! — сказал дон Мануэль, — лишь только дверь закрылась за бандитом.
— С удовольствием! — ответил Наранха, присаживаясь.
Не станем входить в подробности разговора, последовавшего между ними. Скажем только, что результатом его явились новые ужаснейшие проекты.
ГЛАВА X. Вечерний разговор между двумя девушками
то время как дон Мануэль де Линарес, дон Кристобаль Паломбо и самбо Наранха совещались во дворце, как бы им погубить дона Порфирио Сандоса, с другой стороны площади, в кокетливой и уютной комнате сидели и болтали две девушки; одна из них покачивалась, сидя в кресле, и курила тонкую папироску из душистого табака.
Ставни их дома были наглухо заперты; спущенные плотные портьеры не давали внутреннему свету проникнуть наружу; все двери были крепко заперты. Эти предосторожности показывали, насколько они боялись нескромных взглядов.
В этой комнате находились донья Санта дель Портильо, опекуном которой был Мануэль де Линарес, от тиранства которого ей удалось избавится благодаря дону Торрибио де Ньебласу. У одной из стен стояла кровать, приготовленная на ночь и обтянутая легким пологом. На противоположной стороне висела картина художественной работы, изображающая поклонение волхвов. В углу комнаты, за полуоткрытой шелковой занавесью, усеянной серебряными звездами, виднелась статуя Богоматери из белого мрамора; тут стояли свечи и висела теплящаяся лампадка на серебряной цепочке.
Вдоль третьей стены стоял комод в стиле Ренессанс, на котором лежал какой-то инструмент, вроде мексиканской мандолины, потом стояла роскошная жардиньерка, ежедневно наполнявшаяся живыми цветами; затем на стене красовались часы и венецианское зеркало шестнадцатого столетия; в больших промежутках и в середине комнаты были расставлены турецкие диванчики и креслица с плотными персидскими подушками.
Тут были также разные столики, на которых виднелись журналы, ноты, перчатки, веера, флакончики и прочие принадлежности молоденьких девушек, и, конечно, пианино
Рядом с этой комнатой устроена была уборная, и затем комната камеристки.
Таково было гнездышко доньи Санты. Молодую особу, сидящую на другом кресле, звали Лолья Нера. Это была красивая метиска, почти ровесница доньи Санты, которую она очень любила. Лолья Нера служила ей в качестве камеристки и была ее подругой и в то же время — наперсницей.
Лукас Мендес, не забывший ни о чем, позаботился, как бы облегчить донье Санте ее одиночество, а потому и представил ей Лолью Неру, которую та встретила с радостью и сразу полюбила. С этой минуты донья Санта почувствовала себя счастливой и горячо благодарила старика за такой приятный сюрприз.
Несколько минут между девушками царило молчание.
— Что же вы не ложитесь, нинья? — спросила Лолья Нера, чтобы прервать молчание.
— Рано еще! Мне не хочется спать! Немного позже, — ответила донья Санта, смахнув своим розовым ноготком пепел с папиросы. — Так ты встретила его?
— Кого? — лукаво спросила камеристка. — Лукаса Мендеса?
— Злая! Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю! — сказала она, слегка нахмурив брови.
— О нем, не правда ли?
— Да! — ответила она совсем тихо.
— Я встретила его.
— Сколько раз?
— Четыре, и все на том же месте.
— Где именно?
— Ведь я же говорила вам после каждой встречи.
— Я забыла.
Лолья Нера улыбнулась.
— У второй исповедальни, налево от входа в церковь! — сказала она.
— Так; и он говорил с тобой?
— Конечно, каждый раз.
— Что же он говорил тебе?
Лолья Нера, видя, что ее хозяйка нарочно прикидывается такой забывчивой, ответила с необыкновенным терпением, но шаловливо:
— Он сказал мне: «Сеньорита, мне необходимо поговорить, хотя бы одну минуту, с вашей прелестной хозяйкой»…
— Ты уверена, что он сказал «прелестной»?
— Я повторяю вам буквально, — сказала компаньонка, смеясь, — не изменяя ни одного слова.
— Ну, хорошо, продолжай!
— «Мне опасно оставаться в этих местах, но я нарочно приехал сюда ради нее».
— Что ему нужно от меня, милая Лолья?
— Не знаю; только сегодня он вот еще что сказал: «Скажите своей госпоже, что мои враги догадываются о моем присутствии в Уреса. Я рискую жизнью, оставаясь здесь, но ни за что не уеду, не повидавшись с ней».
— Бедный молодой человек!
— И такой красивый, такой храбрый и гордый!
— Ты однако хорошо рассмотрела его!
— У меня на то и глаза, нинья; да и как же я могла бы узнать его, если бы не смотрела на него?
— Правда, я совсем сумасшедшая.
— Нет, но вы забывчивы!
— Ты говоришь, что его жизнь в опасности?
— Это не я говорила, а он.
— Бедный молодой человек! — повторила Санта.
— Очень может быть, что он так добивается свиданья с вами, желая оказать вам большую услугу.
— Оказать услугу, мне?
— Ваше теперешнее положение вовсе не так безопасно; он, вероятно, хочет дать вам полезный совет. Что бы вы там ни говорили, однако он спас вам жизнь уже два раза.
— Лолья, вы забываетесь.
— Вот как! Разве я говорю неправду?
— Я не говорю этого; но вы знаете, что я должна скрываться; вы знаете, до какой степени мой опекун ненавидит этого молодого человека.
Лолья Нера пожала плечами.
— Но девушка семнадцати лет, прекрасная собой, как вы, нинья, не может никого ненавидеть;
