Постепенно все уснули.
Теперь, казалось, Савоська говорил сам с собой. Он лежал и говорил то по-русски, то по-гольдски. Потом умолк. Он думал. Иван приезжал к Дуне, уговаривал ее не раз, но никогда не позволила она переступить ему порога своей избы. «Честная баба!» – думал Савоська. Ему хотелось еще сказать, что его внучка Татьяна закончила гимназию с золотой медалью. Григорий с медалью, и она тоже!
– А у меня ни черта никого не было и нет. Баба была молоденькая, ее убили! – Савоське хотелось еще говорить, но уже все спали, и печка гасла. Тихо стало в зимовье, и тихо было в морозную ночь на улице.
– Илья коней зверить любил, – послышался чей-то голос. Кто-то еще мучился, не спал. – Я один раз еду и что-то такое думаю, вдруг черный ком в снегу и вылетели два дракона. Я едва успел повернуть коня в снег. Илья, как бешеный, мчится на паре, тянет вожжи и сечет коней, и они идут стоймя на задних ногах, как драконы. Он их хлещет, а они вырваться не могут, хотят выпрыгнуть из упряжки, как взлететь. Я посмотрел – вожжи скреплены железом, на них все блестит. Я лег в сугроб, и конь мой чуть не сдох со страха. А он их режет бичом до крови. Сечь любил, любил коней и мучить их тоже любил! Видно, он уж тогда злился на кого-то, а сказать не мог.
– Он добрый был! – сказал Савоська. – Это он шутил или тебе показалось!
– Я потом сказал своему коню: вот, видишь, как у хороших-то хозяев!
– А правда, что у Авдотьи сын от Ивана растет? – спросил голос из угла.
– Однако, неправда.
– А походит.
– А че походит? Ванька сам мордой похож на покойного Илью. Они одинаковы.
– А говорят, она на прииск тот раз не доехала. От кого же тогда парень?
– Нет, она тот год доехала. Это она в первый год на прииске не была. Это Васька – беленький. Тоже у нее хороший парень – Павка. А эти все от Ильи. А люди чешут языки, не знают!
– Каждый что-нибудь придумывает, только бы болтать.
– А Иван, говорят, приезжал к ней и плакал.
– Плакал! – с возмущением сказал немец. Он проснулся и слушал разговор.
– Она его выгнала, говорят.
– Че, тигр не плачет, что ль? – сказал Савоська.
– Говорил, я сирота, – продолжал пожилой ямщик, – мол, у меня никого нет. Я всю жизнь люблю тебя. А почему он потом заболел?
– Это я не знаю! – ответил Савоська.
– Говорят, стреляли его у вас за Илью?
– Но знаю. Может, кто-то стрелил.
– Говорят, Петрован Кузнецов в него пулю всадил.
– Давай спать! – сказал Савоська.
Старый ямщик разговорился, сон его прошел, и он долго еще не мог успокоиться.
– А как Кузнецова вылечили? – спросил немец, решивший, что не надо продолжать неприятный для хозяина разговор.
– Пулю у него вырезали, – ответил Савоська. – Доктор военный приезжал из госпиталя по письму Максимова, вынул пулю. Человек поправился.
– Только правой рукой плохо володает.
– У него было воспаление. Стало гнить плечо, оказалось, пуля не простая, с крестиком.
– Вот же твари!
– Они не хотят, чтобы в тайге заводили грех. Они работники. А доктор спросил бабку, как она лечила. Она стала объяснять, что выгоняла пулю. Доктор долго с ней сидел и все писал, что она говорила. Потом сказал: «Бабка, ты – великий лекарь!» Так сказал! А еще знаешь, чехи сюда приезжали, выбирали места, хотели селиться. Но им тут не понравилось, места много. А немцам понравилось.
– Да, я слыхал, под Благовещенском, – сказал немец, – есть села немецких колонистов.
– Немцы тут сразу места взяли, – сказал ямщик.
– Теперь далеко ходить не велено, – сказал Савоська. – Кто надолго отлучается, того на подозрение. Народ приучают сидеть при завалинке, во дворе, на рыбалке. На пашне можешь находиться. На печи!
– Почему? Ямщичить тоже можно! Скачи от орла до орла!
– Нынче на большое расстояние не велят ходить. И много не думать!
Утром Савоська нажарил на всех рыбы. Появилась водка.
– Васька теперь во Владивостоке… Катька – хозяйка! – удивлялись ямщики.
– Шляпная мастерская, такой красивый шляпка делает! – сказал Пак, который зашел спросить, как людям спалось.
– Ну, надо идти запрягать! – поднялся долговязый ямщик.
