– Зря про нее не говорите, – уверял Вася.
– Чудак! – надтреснутым голосом сказал старик. – Когда вспомнил. Она дома с любовником, а ты моешь ей же золото. Когда вспомнил!
– Нет, она брюхатая, – ответил Илья. – Возиться ни с кем не будет. Это старухи виноваты.
– А может, озлить тебя хотела, – сказал Сапогов.
– Все равно, – сказал Налим. – Такого случая нельзя упускать. Пусть другой раз так не шутит над мужем. Не надо было сердиться, а взять вожжи и завести ее куда-нибудь и – скидавай с себя что надо. Паря, удовольствия такого лишился!
Все засмеялись, а Илья замолчал, чувствуя, как он осрамился перед людьми. Он проклинал себя, что заговорил.
– Твое право было бы!
В ту дождливую ночь все уснули. Мужики там часто вспоминали своих жен. Чем дальше, тем чаще. И часто вспоминали про хлеб. Давно уже никто не ел свежего хлеба и даже не видел его. Было золото, было мясо, рыба. Не было хлеба. Дома, семьи были далеко. Утром Василий взял лодку и съездил на остров, где жил матрос с дочерью.
– Ты что не моешь? – спросил его вечером Сашка. – Опять гуляешь? Где был? Че пришел? Зачем пришел? Иди туда, где был. Там живи, зачем ты здесь?
– Как зачем? Я работать…
Вася замечал, как Илья увядает у него на глазах. В Уральском, когда Вася вернулся, мать спросила его:
– Как жили?
– Хорошо жили! – ответил сын. – Только хлеба не видели все лето. Жрали, что попало. Дай хоть хлеба, мама. А так хорошо было!
– Что же хорошего, если хлеба не было! – озабоченно отозвалась мать.
И теперь дома, когда Василий наконец попробовал испеченных материнскими руками караваев, он все больше думал о том, что осталось позади. «Эх, девка! Когда я ее увижу… Что это делается со мной…»
– У меня свои ребята подрастают! Пойми ты! А еще брат! На старости-то лет мы народили! Не гуртом же жить! – уверял Тереха, повторяя уже в двадцатый раз сегодня одно и то же. Но Пахом никак не мог примириться, что покорный брат его ушел навсегда.
Подошел Тимошка Силин.
– Ну что, Пахом, растеклось все твое семействие! Сын отделился, а теперь брат.
– Как же! Теперь я слободен и живу как хочу, – ответил Тереха. – Я теперь самого Егора превзойду.
– Пойдем по домам, мы не маленькие, чтоб на улице силой мериться! – сказал Пахом.
– Нет, мы не дети! – ответил Тереха и взял брата за ворот.
– Эй, вы! – закричал Силин. – А меня стреляли нынче. Насквозь пробили лодку, всю изрешетили. А я как начал их стрелять, навалил дивно… И всех их перебил…
– Хватит врать! – сказал Тереха.
Утром Дуняша зашла к Татьяне в старую избу. Жена Сашки теперь уехала, в избе варился корм скоту. На стропилах висели связки лука.
– Илья ударил меня вчера! – сказала Дуняша.
– Поздно же его достигло! – сказала Татьяна.
Вчера Дуня видела, как Василий, стоя на огороде, разговаривал с братом, и подумала, что он все же славный. Она подождала, не посмотрит ли Василий в ее сторону. Но Васька взгляда ее не чувствовал. Так и не взглянул!
– А как он с Пашуткой? – спросила Таня.
– С Павкой-то? Играет, не нарадуется. Говорит, какой красивый. Мол, будет, в нашей семье один беленький.
– Пускай еще одного закажет! – сказала Татьяна.
Дуня густо покраснела и выбежала.
– Дунятка! – кинулась за ней Татьяна.
Но Дуня была уже далеко. Таня не пошла за ней…
…«Я тебя удушу, змею!» – грозился Илья, явившись из лодки в дом.
«Пойдите, ребята, к бабушке, – сказала Дуня. – Пусти, я отнесу дитя к соседям», – добавила она, когда дети убежали.
«Отнеси!» – разрешил муж.
«Я сына у вас пока положу, – сказала Дуня, входя с младенцем к Фекле Силиной. – Илья вернулся, хочет меня учить. Кабы не зашиб дитя».
А сегодня она бежала домой, вспоминая об этом и мысленно улыбаясь.
Навстречу с книжкой шагал Алешка Кузнецов в чистеньком полушубке и сапогах.
