Легко сказать! Грабят нас!
– Нет, мы знаем Егора, мы соседи. Он плохого не сделает! – сказал Пахом.
– А ты откуда взялся?
– А я все время тут сидел, разговариваю с тобой. Можешь отвечать.
– Ты не пьяный?
– Нет, я не пил, – ответил Пахом. – Маленько чаю выпил.
– А то вот строить… Строим, а все достанется другому. Мы стараемся для себя, а все не для нас. Если у нас все отнять, то кто мы будем? Десятую часть! Шутка! И тебя подозревают.
– Нет, мы знаем же его, – сказал Тимоха.
– Человек может оступиться. Могли склонить его. Вон тут есть сектанты, есть немцы. Дядя какой-то… Есть ученье, что царя не надо, государство может существовать без него, как же так? Государство не прииск! На прииске и то не доверяем, а как же государь? А?
–Что ты этим хочешь сказать? – строго спросил Пахом.
– Из тайги вышел какой-то Генрих… Король был такой, а не у нас.
Сапогов встал и побрел, пошатываясь.
– Куда тебе еще в пупок! – слышался в палатке хриплый голос Анютки. – На приисках не раздеваются, а тут тебе не городское удобство.
– Мерку-то он как меряет? Как раз! Это оплата, а не безобразие. Сколько золота в пупок войдет, – отвечал чей-то знакомый голос.
– Глаза закрою и скажу без весов сколько. Ты сыпь мне на ладонь… Не передашь, не бойся… А то пошел, мерин! Охальник!
– В руку что! Это холодная душа! А в пупок и весело, и забава!
– У ее пупок без дна, – раздался мужской голос послаще.
– Бесстыжий! – ласково молвила одна женщина.
– Можно к вам? – заглянул Сапогов.
– Если с добычей, то заходи да принеси спирту, – ответил мужской голос.
Сапогов увидел Родиона Шишкина. Это он, кажется, уговаривал Анюту оголить пупок.
– У меня нет…
– Поди купи, вот здесь Андрюшка скрывает товар за березой. Он весь вечер ждет покупателей. Только тихо… Да пойдем я тебя провожу.
Анфиса встала. Какой-то парень ухватил ее за подол, она живо обернулась и вырвала край подола из его руки и ласково шлепнула парня по лицу.
– Ты ступай отсюда! – сказала она. – Иди молока попей, вон кержачки привезли, корову уж подоили. Люди степенные пришли, а ты ступай!
Анфиса подхватила Сапогова под руку и пошла от балагана. Возвратились со спиртом. Воронежец сказал Анюте:
– Какие у тебя картинки красивые на стене. Очень тут уютно у вас!
Он поглядел на Анфисины рябинки, потом опять на Анюту и глянул на мужскую руку на ее плече. С ненавистью посмотрел в лицо Родиону.
Тот осклабился.
– Кхл-кхл-кхл…
– Чего ты ржешь?
– Я не конь, – ответил Шишкин.
– Ну, тихо… Вы! – прикрикнула Анфиска.
Она уже смирилась с тем, что подруга всем нравилась больше ее. Так всегда. А на рябины Анфисы все косились. Но Анфиса брала свое.
– Мы немножечко выпьем, а ты не пей, – сказала она Сапогову. – Давай я с тебя ичиги сниму. И ноги тебе поглажу… Хочешь, помою? Ляг, отдохни!
– Что я, азиат? Я сам мою кажинный день, это от работы портянки преют.
Анфиса стащила обувь с мужика и пошла стирать его портянки.
Анюта поставила рюмки и кувшин с ключевой водой, чтобы разводить спирт.
– Рябые-то самые горячие! – уверял Родион. – Ты не ценишь.
– Ка-ак? – поднялся Сапогов.
Он только лег, и на душе стало тихо, как вдруг он опять вспомнил, что десятину, может быть, дерут зря, что и тут, как всюду, – обман… Его как скребнул кто-то по душе железом.
«И что за насмешки! – подумал Сапогов. – Что за рябая! Он еще не знает, что я подковы гну и разгибаю. Она, может, человек, портянки мне ушла стирать!..»
