подземелье. Над ним расположены подвалы, и потайная дверь ведет на лестницу, в стене, которая выходит в самый альков спальни, где расположился полковник.
— Прекрасно, но как же в альков-то входят?
— Незаметная дверь без шума вдвигается в стену на пазах и открывает пространство достаточно большое, чтобы двум пройти рядом.
— Еще лучше. Только не следует ли опасаться, что нас услышат слуги из смежной туалетной?
— Ни они, ни секретарь, который спит в следующей комнате, — ответил, улыбаясь, Карл Брюнер, — я принял свои меры, когда пробрался в дом незадолго до вашего прихода.
— Стало быть, мы имеем дело с одним всего-то?
— С одним, но тот, вероятно, проснется.
— Важная беда! Только вот что, ребята, наденем маски, нет нужды, чтоб он узнал нас.
Все, не исключая Карла Брюнера, достали из карманов черные шерстяные колпаки с двумя прорезями для глаз и одной для рта, плотно надели их на голову поверх своих шапок.
— Хитер будет тот, кто узнает нас в таком наряде. Вперед, други любезные! Я отвечаю за успех, только молчок, вот-то мы позабавимся! Пустите, я пройду первый.
Оборотень встал по правую руку Карла Брюнера, и все четверо поднялись на лестницу, внизу которой и дух перевели, и окончательно сообразили план действия.
Им понадобилось не менее двадцати минут, чтоб преодолеть все преграды, которыми усеян был их путь. Наконец они добрались до потайной двери в алькове спальни.
Оборотень и Карл Брюнер едва слышно шепнули друг другу на ухо несколько слов. Потом Карл приложился ухом к двери и стал прислушиваться.
Полковник не только лежал, но еще и храпел вовсю. Да простит нам читатель эту пошлую подробность, не лишенную значения.
— Все благополучно, — прошептал Карл. — Слышите?
— Разве он так храпит?
— Еще бы нет, когда он пьян, по своему обыкновению, от шнапса и пива.
— Я берусь попотчевать его пробуждением, которого он ввек не забудет. Ты понял меня, надеюсь?
— Будьте спокойны, друг Оборотень.
— Так за дело, да живо и дружно.
— Внимание!
Он нажал пружину, дверь скользнула вдоль пазов и оставила свободный проход.
Двое передних кинулись в спальню.
В мгновение ока полковник очутился связанным и с кляпом во рту.
Он широко раскрыл глаза, в которых еще виднелись следы опьянения, и дико озирался вокруг с глупым изумлением и суеверным ужасом. Достойный полковник почти готов был верить, что нечистая сила замешана в странном событии, которого он сделался жертвою.
Двое слуг и секретарь, хотя находились под влиянием того же усыпительного, однако также были связаны и наделены кляпами.
Итак, менее чем в пять минут неожиданные посетители могли действовать, как им заблагорассудится.
Полковник, человек осторожный, оставил гореть лампу, убавив только огонь, чтоб яркий свет не мешал ему спать. Пистолеты его лежали под подушкой, и сабля, вынутая из ножен, висела на темляке у изголовья кровати. Одна беда: он не мог ожидать такого нападения, какому подвергся, и потому все меры осторожности оказались бесполезны.
— Примемся теперь за наше дело, — сказал Оборотень, не заботясь более, слышит его полковник или нет. — Где тайник?
Последнее слово заставило прусского офицера навострить уши.
О чем шла речь? Возможно ли, чтоб существовал тайник, чтоб он не заметил его при тщательном обыске, который производил? Надо отдать полковнику справедливость, что едва он расположился в доме, как добросовестно очистил его с чердака да подвала, собрав мебель, шелковые занавески, кружева, художественные произведения и тому подобное. Все эти предметы, тщательно уложенные, были отправлены им в Германию.
«Если действительно он существует и эти замаскированные люди отыщут его, просто повеситься можно с отчаяния, что он миновал моих рук».
Пока мысли эти волновали полковника, вторгнувшиеся к нему люди продолжали говорить.
— Признаться, я вовсе не знаю, — ответил Карл, — барыня говорила, да я забыл.
— Эх ты, безголовый! — вскричал Оборотень. — Скверно, черт возьми!
— Знай я, где он, мне и помощи вашей не нужно бы, вот что! Одно я помню, что он в этой комнате у зеркала, а направо или налево, не спрашивайте. У вас ключ?
— Разумеется, но к чему служит ключ, дурень, когда мы не знаем, где замок?
— И то, правда, мне в ум не пришло, — наивно возразил Карл.
Оборотень засмеялся, пожав плечами.
— Однако не надо терять времени, — сказал он и подошел к зеркалу осмотреть его ближе.
— Экие скоты эти пруссаки! — пробормотал он. — Как они разбили это прекрасное зеркало; не чуть ли оно служило им мишенью?
Действительно, в зеркало стреляли, и оно стало совсем негодно к употреблению.
— Это не пруссаки сделали, — возразил Брюнер с видом значительным.
— А кто же? — спросил контрабандист, взглянув на него пытливо.
— Графиня.
— Как графиня?
— Она сама.
— Та, та, та! Расскажи-ка, друг любезный, это что-то очень любопытно!
— Не так, как вы думаете.
— Возможное дело, малый, а все-таки рассказывай. И Оборотень стал рассматривать зеркало еще внимательнее.
— Вот в чем дело. В день своего отъезда, когда графиня велела вынести все, что брала с собой, она совсем собралась идти и даже сошла на несколько ступеней, но вдруг остановилась и сказала про себя: «О чем я думаю! Ведь оно стоит более трехсот франков; они непременно снимут его, как только явятся сюда, а тогда все пропало». О чем она говорила, я не знаю.
— Продолжай, я-то знаю.
— Вы? Вот тебе на, это мне нравится!
— Нравится либо нет, а сейчас увидишь, продолжай только.
— Ну-с, бросилась моя графиня бегом наверх и прямо в свою спальню; стала она против зеркала, потребовала от меня мой револьвер и выстрелила четыре раза в самую середину. Сами видите, как она отделала его. Потом барыня вернула мне револьвер и сказала: «Пойдем, теперь я спокойна, они не тронут его». Я и этих слов не понял, пошел за нею вслед, и мы уехали. Графиня казалась очень довольна, вот и все. Что же вы узнали из всего этого?
— Вот увидишь. Ты решительно премилый малый, преумный и рассказываешь отлично, ты доживешь до глубокой старости, если не случится чего особенного, положись на мое слово.
— Спасибо, Оборотень, но я не…
— Не понимаешь, верно? И не нужно. Полковник, прозорливее Карла Брюнера, понял и задыхался от ярости.
— Товарищи, — сказал Оборотень, — снимите-ка зеркало. Некогда нам забавляться тут отыскиванием пружины, чтоб заставить его сдвинуться с места.
— Что за мудреная у вас мысль! — вскричал Карл Брюнер.
Оборотень улыбнулся насмешливо, но ничего не отвечал.
Между тем Шакал и Влюбчивый уже ухватились за раму и, так как не нужно было соблюдать осторожность, в пять минут зеркало очутилось положенным на паркет плашмя.
Оборотень оборвал серую бумагу, которою стена обклеена была за зеркалом, и железная пластинка
