День был дождливый. За окном лило с деревьев и с крыши. Моря не было видно. Просматривая инструкцию, Меншиков вычеркнул все, что касалось устьев Амура.
— Я должен нести эту инструкцию на утверждение государю, — сказал он, — и не могу просить его о разрешении исследований у тех берегов. А без высочайшего разрешения сделать опись нельзя. Спорить с Нессельроде бесполезно. Да еще Чернышев боится, что у него солдат не хватит, чтобы охранять тот край, и поэтому, мол, лучше его не занимать. Да и дело тут гораздо серьезней, чем вы можете предполагать.
— Но бывает же, ваша светлость, что судно, желая избежать гибели, идет к неизвестным берегам. Ветер загоняет парусный корабль в гавань, течение может увлечь в лиман Амура мой «Байкал», и я сделаю опись как бы нечаянно, не теряя времени даром и без всяких хлопот.
— Если произведете все случайно и без несчастий, то, может быть, дело обойдется. Но еще раз предупреждаю вас, — строго сказал князь, — что в случае, если вы скомпрометируете себя, я умываю руки и вам будет грозить разжалование, а может быть, и гораздо более тяжелое наказание.
Глава двадцать седьмая
ПЕТРАШЕВСКИЙ
Баласогло свыкся с мыслью, что не пойдет на Восток. Занятий восточными языками он не оставлял. Старинные бумаги продолжал разыскивать.
«Но — думал он, — когда человека оттолкнули и указали на дверь, то он должен найти что-то утешительное».
«Как будто изменилось что-то, если меня не пустили!» — говорил он себе.
— Дорогой мой Геннадий Иванович! Но на такой великой реке, как Амур, гиляки долго не просуществуют независимыми. Ни при каких обстоятельствах. Кто-то схватит их и подчинит.
— Что же вы хотите сказать?
— Если мы верим с вами в будущую… — сказал Александр, поднял палец, выкатил глаза и умолк. Потом сказал: — К гилякам уже подбираются миссионеры! И соседние маньчжуры давно их поработили бы, будь в этом для них толк и не ухвати маньчжуры весь Китай… Так вы сами хотите посмотреть? Пожалуйста! Три года тому назад писаны бумаги! Вышли с Амура в Забайкалье наши казаки. Один торгашил и попался. Другой ходил мыть золото! Это не легендарные, а действительные личности… А у нас все свалено в кучу. Нашего канцлера не интересует. Пойдемте, покажу, где лежит находка, полюбуйтесь! Зайдите, я давно вас зову…
Спустились по узкой лестнице. Александр шел с фонарем. Открылись тяжелые двери. На полках и на полу лежали груды документов.
— А сухо ли здесь?
— Пока сухо. А дальше — бог знает. Росси строил…
— Но этот подвал, кажется, от старого здания остался…
Баласогло снял с полки тетрадь сшитых протоколов.
При свете фонаря Невельской стал читать. Баласогло зажег второй фонарь, тоже с двойными стеклами и с водой, предохраняющей от падения искр. И ушел в полутьму.
— А ведь вы мне совсем не то выписали, что надо, Александр Пантелеймонович, — сказал Невельской, когда Баласогло появился с каким-то свитком в руках. — Казак Алексей Бердышов прошел весь Амур, определил, что примерно за шестьсот верст от устья обитают племена самаров, у которых впервые услыхал он разговор о поборах маньчжур. Он все племена назвал: какие-то бельды, самары. Что за языки у этих племен? Может быть, это и есть те гиляки, о которых сообщают Козмин и Миддендорф?
— Боже мой, Геннадий Иванович, разве я могу знать все языки? Или разве я могу прочитать все бумаги? Вот они грудами лежат — никому не нужные важнейшие документы об отношениях наших со странами Востока. Кто и когда обращал на все это внимание? У графа Нессельроде восточный архив — пренебреженная часть. Он утверждает, что Россия — европейская держава и нечего нам интересоваться Востоком. Эти документы бери, топи ими печки — никто слова не скажет… Я разобрал тысячи этих бумаг, а их миллионы. Вот смотрите-ка…
Баласогло развернул свиток, исписанный иероглифами.
— Бумага о пограничной торговле. Да тут что ни документ, то драгоценность. А граф Нессельроде отказывается ради своих друзей — англичан. Все это знают и молчат. Государь не хочет разлада с Англией, боится революции, консерватизм англичан ему приятен.
Невельской взял бумаги с собой наверх. Сидя там, наскоро выписал выдержки, простился и уехал.
Служебный день закончился. Баласогло надел фуражку и летнее пальто, запер архив, опечатал дверь, сдал ключ. Зашел на второй этаж за своим приятелем Михаилом Васильевичем Петрашевским.
— Где же ты нынче будешь жить на даче, Александр? — спрашивал Петрашевский, когда оба приятеля быстрым и веселым шагом засидевшихся молодых людей шли у Адмиралтейства по набережной.
— Детей отвезли к теще, а самим придется нынче прожить в городе.
— А в отпуск?
Баласогло не ответил.
— У меня только что был Невельской, — сказал он и оглянулся. За ними никто не шел. Начинался дождик, и от падения капель на поверхность реки под гранитной стеной слышался тихий шелест, словно множество чиновников сообщали друг другу какие-то сплетни или тайные сведения. — Он идеально прикрывается своим аристократизмом… На днях я пойду в Кронштадт на молебен и прощальный обед… Слава богу, все делается именем Константина…
— Он догадывается?
— Бог его знает… Но согласен, что Сибирь с выходами к океану станет основой мирового социализма, говорит, что с этим надо спешить. Нельзя, он говорит, из огня да в полымя крепостных отдать в руки шкуродеров еще худших, чем помещики.
— Дождь начинается. Поедешь ко мне?
— Пожалуй! Жена нынче у своих.
— Эй, постой! — крикнул Петрашевский извозчику. Кучер поднял кожаный верх, и приятели залезли в карету.
Разговор продолжался по-французски.
— Если первый опыт будет удачен, то надо пользоваться и впредь либерализмом Константина, — сказал Михаил Васильевич. — Увлечь его высочество будущим величием империи.
«Со временем мы произведем возмущение в Сибири, — учил своих друзей Петрашевский, — там нет крепостных и народ свободен. Там ссыльные… По реке Амур мы будем подвозить военное снаряжение и все, что надо для современной войны. Средства на покупку оружия даст Сибирь. На всех реках — неисчислимые запасы золота».
— Боже, как меня Муравьев подрезал, — говорил Баласогло, когда приехали на квартиру Петрашевского, разделись в прихожей и вошли в гостиную, — ведь я лето рассчитывал пробыть на Амуре! Я целую кипу бумаги исписал ему. Составил подробнейший отчет об отношениях России со странами Востока. Отдал ему все свои богатства, списал письма и проекты Шелихова, Баранова [115], Румянцева[116], Потемкина [117], отчеты сибирских губернаторов, ратные донесения и записки — об Амуре, о Русской Америке[118], о Камчатке, о странах Востока, о связях с Китаем и Японией; я решил все сделать, что в моих силах. Все свои мысли, и твои, и всех наших товарищей вставил туда же. Списал текст Нерчинского договора, копии с указов Петра и Екатерины о значении Амура для России, сведения о походах Пояркова, Хабарова, Дежнева[119], записки Чирикова[120], Евреинова[121], отчет Саввы Рагузинского[122]. Он, когда узнал, какие документы открыты мной в грудах гнилой бумаги, — ахнул…
