— Что-то мне князь про Дубельта напомнил, — сказал Невельской своему старшему офицеру. — Бог знает, как понять… Считаются наши министры, как бояре. Но не тем, кто ближе к государю. А у кого агенты лучше…
«Но почему так сказал Меншиков? Неужели и у меня на корабле будет шпион? Весьма возможно! Кто? Офицеры — старые сослуживцы. Двое назначены по протекции… Штурманы? Но нет! Все мои офицеры — благородные люди!»
…Невельской возвращался пешком из управления порта. Солнце весело сверкало на плещущихся волнах. Вдали видна стенка военной гавани и на ней часовой с блестящим на солнце штыком. Дальше море, и там синие пенные валы.
Капитан идет, чувствуя, что полон сил, добился своего, мир открыт, надо только помнить и не упускать из памяти все заботы. Он знал, что памятлив. Литке говорил про него, что он неустанен, как машина, и точен, как часовой механизм.
А родной брат — пьяница. Двоюродный — Никанор — служака. Мать владела большим поместьем в глуши. В гневе и горячности, бывало, секла крепостных. Но мать ведь мать. Только что написал ей. Она его отправила в корпус в детстве… Раннее детство прошло в той среде: среди родни и простого народа. Он не собирался отрекаться от своих, но и мириться нельзя. Он знал по себе, что можно при желании всего добиться от себя и от другого, нужна лишь цель и знания.
И вот он идет, тонкий, торжественной походкой моряка на суше, легкий, и, как всегда, все думает и думает, чуть подняв голову, словно слушая советы ангелов. Человек-машина, готовый к новым бесконечным испытаниям, впитавший множество впечатлений и мыслей, пропитанный своей идеей до мозга костей. А там — другие народы, другой мир…
Капитан быстро взбежал по парадному трапу. Звякнуло ружье часового. Казакевич взял под козырек.
— Погрузка закончена?
— Все готово, Геннадий Иванович! — ответил старший лейтенант.
— В час пополудни прибудет его высочество, — сказал капитан. — Команду строить без оружия, в рабочей форме. Никакого парада — желание его высочества.
Казакевич вытянулся, отдал честь.
«Но почему же нам с вами не найти способа привлечь на свою сторону народы, с которыми встретимся? — мысленно говорил капитан, как бы прощаясь с Баласогло. — Разве нельзя сохранить им жизнь, целостность их обычаев? Вы изучаете их языки! Они помогут и мне и вам, а наши цели помогут им…»
— Катер его высочества входит в гавань! — докладывает матрос. Вахтенный мичман подбегает к старшему лейтенанту.
— Катер его высочества подходит! — торжественно докладывает Казакевич, входя в рубку.
Невельской и штурманский офицер раскладывали карты.
Команда строится в рабочей одежде. Офицеры впереди.
Мчится вельбот. Крен. Шлюпка чуть не черпает правым бортом. Убирают грот. Лихие гребцы откидываются навзничь. На корме рядом с рулевым офицером стоит высокий Константин Николаевич.
— Ур-ра! — грянул экипаж.
Константин поднимается по трапу. С ним адъютант. Великий князь здоровается с командой.
— Здрав-желаем, ваше императорское высочество! — дружно отвечают матросы.
Великий князь заметно изменился. Изменились черты лица, они выражают гордость или властность, исполнены отдаления и отчужденности, словно настало время расплатиться за свои обиды.
Казалось, ноги Константина выросли, и он смотрит на офицеров сверху вниз. На всех, кроме огромного барона Грота.
Крупный нос, высокий стоячий ворот кителя, острая, строгая фуражка с коротким заостренным козырьком делали его похожим на отца.
И вдруг при виде своих старых сослуживцев, молодых офицеров, уходящих в дальний вояж, с этого еще юного лица как бы брызнул поток радости. На миг он перенесся в былые годы, в свои ранние годы. Да, тут все такое же! Этот отступивший в прошлое мир, оказывается, существовал, был так осязаем!
Вот и матрос Подобин, который привязывал великого князя концом линя к своему поясу, когда работали на реях.
— Ты, Подобин, теперь рулевой?
— Так точно, ваше императорское высочество!
Но, несмотря на полное радушие великого князя, Невельской все время чувствовал происшедшую перемену. Казалось, не этого молодца гонял Невельской по мачтам… Не он просил когда-то и курил из кулака за гальюном. Константин теперь покровительствует, он во многом помог и еще поможет. Осторожно и лишь в той мере, в какой это не вызывает недовольства отца.
Константина нельзя просить об инструкции. Константина нельзя впутать во что-либо необычайное. У него теперь новая жизнь. Мир его интересов громаден. Все знают, что его мечта — составить новый устав флота. И Невельской полагал, что нужно, конечно, и это…
Константин в скором времени женится. Сватовство уже состоялось.
— За первое кругосветное плаванье, господа! — сказал великий князь, подымая бокал с вином в салоне при каюте капитана. — Исполнение мечты Геннадия Ивановича! «Тихоокеанские мечтания» — как говорили у нас на «Авроре»!
Капитан и офицеры с энтузиазмом пили за вояж, а потом за своего покровителя.
Оставшись с капитаном наедине, Константин Николаевич сказал, что в Рио-де-Жанейро следует явиться на аудиенцию к его величеству королю Бразилии… На Гавайях стараться уверить в самом дружеском расположении короля Гавайских островов Камехамеху[135], который, по сведениям, является образованным человеком и будто бы огорчен тем, что Российско- американская компания закрыла в его владениях свою единственную факторию…
…Двадцать первого августа 1848 года в три часа пополудни назначен был напутственный молебен. Пожилой священник с сединой в бороде обошел судно, оглядел снасти, мачты, шлюпки в рострах, дежурную шлюпку. Ее тоже надо окропить. Не первое судно провожал он в далекий путь. Священник ушел вниз облачаться.
На борту «Байкала» — приехавшие из Питера друзья капитана. Тут и Баласогло, капитан генерального штаба Павел Алексеевич Кузьмин[136], Константин Полозов. Приехал проводить братца Никанор с женой. Он в форме капитана первого ранга.
На берегу показались экипажи.
К трапу подкатила целая группа важных стариков в адмиральских мундирах. Первым взошел на палубу начальник порта Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен с адъютантом. За ним Иван Антонович Куприянов — дядюшка капитана. Он шел, разговаривая с Петром Ивановичем Рикордом [137]. Дальше — Петр Федорович Анжу[138].
Высокий красивый Рикорд много лет прослужил на Камчатке. Анжу — известный адмирал и ученый — плавал в восточных морях. Это все были люди свои, видевшие в молодом капитане смену, продолжателя своего дела, в свое время все помогали ему.
Начался молебен. Священник кропил снасти, рангоут и палубные надстройки. Прошел перед гостями, офицерами и командой.
Дядюшка во время молитвы, когда все были серьезны и сосредоточенны, время от времени потряхивал головой и недобро улыбался, словно думал о чем-то совершенно другом. Седина его коротких волос обвисла вокруг нездорово-красноватого лица. Усы седы, с неровными висящими концами, которые кажутся обгрызанными. У дяди такой вид, словно он что-то подстроил, отчего все еще схватятся за головы… И Фаддей Фаддеич, и все…
О дядюшке многие, кто его знал, двойственного мнения. Он ученый, открыватель, участник антарктической экспедиции, бывший боевой офицер, участник сражений на Черном море, потом деятель Российско-американской компании на Аляске и в Петербурге. Он и сейчас нет-нет да и совершит что-нибудь нужное, дельное. И в то же время — рохля, часто ссорится на собраниях правления компании, кричит без толку. Куприянова многие считают как бы во всех отношениях человеком конченым. Здесь никто не знал, что
