ему сгибать голову под низким потолком.
Юрта была крепкая, бревенчатая. Около больного сидели молодая ороченка, старуха с трубкой и белобрысый парень.
— Эй, старик, я лоча видел! — с горячностью подбежал к нему Чумбока.
— Кто это говорит? — не подымаясь, спросил старик.
Чумбока рассказал, что он с Мангму.
— Раньше наш дедушка Василий со своими товарищами жил на теплой стороне острова. Они ждали, когда придет их корабль, — рассказывали орочены. — Потом товарищи его умерли. Дедушка пришел сюда. Здесь женился.
«Жаль, что за Василием не пришел русский корабль с пушками, — думал Чумбока. — Все радовались, если бы Микола Сандреич гонял скупщиков рыбы и разбил бы их амбары из своих пушек».
— Дай книгу, — тихо попросил Василий. — О господи! — застонал он и почувствовал, что перевернуться на другой бок у него уже не хватит сил.
Стар и слаб… Он попросил книгу, но тут же забыл о ней. Последнее время Василий не спал ночами. Жена его, старая ороченка Анапуха, сидела в углу, курила трубку.
Василий задремал… Ему приснилось, что он малым ребенком в рубашонке играет на улице родного села. Братцы и сестричка. Отцов дом. Ивы над тихой речушкой, пруд, поля ржи. Соломенная крыша, плесень и грибы на бревнах… Корова мычит, это ясно слышит Василий, Мать… мать идет, зовет… манит к себе…
— Матушка! — Во сне старик задрожал и заплакал.
— Амба[170] ходит близко, — сказала ороченка и взяла бубен.
Василий очнулся.
— Дай книгу, — попросил он по-русски.
Анапуха достала с полки старый молитвенник.
— Пить… — слабо простонал Василий. Он открыл молитвенник. — Отче наш… иже еси на небеси…
И опять представился ему родной дом, церковь. Звонят… Он вдруг ясно услыхал благовест. Старик поднялся и в ужасе охватил лицо руками.
— Господи помилуй! Сорок лет жду своих. Кому сказать, что на душе? Душа стосковалась. Все было забыл. Вот перед смертью душа просится на родину.
Старик долго молился. Понемногу он стал успокаиваться и вдруг снова попросил книгу.
— Молится! Лоча землю поминает, — с суеверным страхом говорили орочены. — Дедушка наш страшный стал, как старый медведь.
Громадный костлявый старик подошел к окну, затянутому пузырем. Долго рассматривал он страницы молитвенника и наконец стал что-то чертить на них.
«Мы, Фома, Сергей, Петр, Данила и Василий, высажены лейтенантом Хвостовым в заливе Анива, — царапал старик на пожелтевшей бумаге. — Когда пришли в Томари японцы, мы перешли к ороченам».
Он несколько успокоился, удовлетворенный тем, что написал. Немного погодя он подозвал молодых орочен.
— Вот эту книгу хорошенько сохраните. Чего я там написал, берегите. Скажите: старик перед смертью написал и оставил.
— А японцы знают, что у вас дедушка лоча?
— Знают! — отвечала старая ороченка…
— А лоча придут? — спросил Чумбока.
— Придут, — спокойно ответил старик. — Бог не допустит, чтобы мы зря пострадали… Не допустит, чтобы зря сорок лет… — Старик закрыл глаза и, успокоенный, примиренный мыслью о том, как придут свои и прочтут написанное им, стал тихо отходить.
Через несколько дней Чумбока, плывя к северу, всматривался в даль, туда, где синели горы и где на простор моря вырывался великий Мангму. Он ждал русских сверху, с реки.
Велик, велик Мангму… Но Чумбока уже успел полюбить эти зеленые морские воды, голубые дали и мысы.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ОТКРЫТИЕ
Глава сорок вторая
ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ БУХТА
«Байкал» подходил к Камчатке. Солнце жарко палило. Из океана поднялись вулканы. С гор потянул ветер, похолодало, поднялось сильное волнение.
Невельской приказал вызывать всех наверх. У люка раздался свисток боцмана. Матросы выбегали на палубу с тревожными лицами.
Мчалась лохматая туча с ливнем. Судно накренило. Море впереди казалось огромной круглой черной горой.
Капитан приказал часть парусов зарифить, а часть убрать.
Налетел шквал. Вода вокруг закипела. Хлынул ливень. Зарифленные, тяжелые, намокшие паруса гулко заполоскали. Послышался свист и вой ветра и отчаянная брань боцмана.
Ливень быстро пронесся. Море еще волновалось, но ветер сразу стих.
— Встретили шквал и проводили, Геннадий Иванович! — сказал довольный Горшков. — Так он и прошел.
— Сейчас еще полоса ветра подойдет, — ответил Невельской.
Вскоре поток холодного воздуха обдал судно. Снова нашла туча. Пошел снег. Паруса обледенели. К полудню ветер достиг большой силы. Несмотря на бурю и жестокий ветер со снегом, матросы были оживлены.
— Расея встречает! — сказал Подобин.
— Всю зиму не знали, куда от жары деться… — ответил матрос Шестаков. — А вон и весна пришла.
Хребты затянуло. Ветер ударил с новой силой и засвистел в такелаже. Густо повалил снег. Вокруг ничего не стало видно, кроме черных волн, подымавших и валивших транспорт. Сугробы легли на палубу, матросы посыпали ее песком, чтобы не скользили ноги по льду. К ночи туча ушла, но море еще долго волновалось.
На рассвете ледяные купола вулканов поднялись еще выше и ярко сияли на солнце. Они казались белыми палатками, которые поставлены в небе. В трубу видно было, как громадные волны подбегали к черным подножиям скал и, ударяясь, подымали целые облака пены.
Черные стены камня расступились. Посреди входа в бухту стражами стояли три кривых столба, три громадных черных скалы. Тучи белых чаек подымались с них.
— Три брата! Три брата! — говорили матросы.
С боканцев спустили гребные суда, и на буксире у них судно медленно пошло мимо Трех братьев. Корабль оказался в обширной Авачинской бухте, которая походила на несколько слившихся горных озер. Ее
