принесет и ему блестящие возможности в Петербурге. Сознание, что он принимает участие в великом деле, приводило Гейсмара в восторг, и он старался везде быть первым. Часто, оставаясь наедине, он улыбался счастливо и самодовольно… До сих пор все шло отлично, и судьба, казалось, улыбалась ему. Но, как на беду, Гейсмара обворовали гиляки. Это было ужасно. Мичман злился, понимая, какой это позор. В одном белье вернуться на транспорт! Потеряно оружие. Матросу за это полагается наказанье. Позор бригу, команде, капитану, флоту! О боже!
Невельской приказал взять заложников.
Шлюпки пошли, а за ними транспорт. Вскоре видна стала деревня. На берегу собралась огромная толпа, не менее двухсот человек. Все были вооружены.
Невельской приказал отдать якорь и велел сигналить шлюпкам, чтобы шли обратно.
— Орудия прикажете зарядить, Геннадий Иванович? — спросил Гревенс.
— Нет! — ответил капитан.
— Вы прощаете воров?
— Не будем терять времени, — ответил капитан. — Нам надо искать фарватер!
Офицерам приказано было идти на промер, продолжать свое дело.
К вечеру воинственная толпа, уставшая от ожидания, стала расходиться. Лодки пошли в разные стороны.
А через день к транспорту подошла лодка. Хурх, Тятих и двое стариков с Лангра привезли рыбу на промен. Чумбока увязался с ними. Хотелось знать, что это за корабль, зачем ходит, почему не стреляет. Что за люди? Главное — хотелось табаку.
— Дамхи! — попросил Хурх, подавая Шестакову через борт огромных лососей.
— Табаку! — перевел унтер-офицер Бахрушев, обращаясь к подшкиперу, ведавшему запасами. Матросы уже выучили много местных слов.
— Дамхи — хорошо! — сказал Шестаков. — Сейчас будет! — Он быстро поднял багор и зацепил борт лодки. Подобин и Веревкин спрыгнули в лодку. Гиляки схватились за ножи, но их мгновенно обезоружили и одного за другим стали подавать на руки других матросов на борт.
Объяснили, что не отпустят обратно.
— Нас убьют! — прохрипел Хурх.
Чумбока сам не знал, что будет. От рыжих можно всего ждать.
Подошел алеут Данила. На этот раз он в кожаной рубахе и в таких же штанах. Лицо его показалось Чумбоке и гилякам очень славным. Черные волосы и черные глаза. Судя по всему — честный человек. Только кожа черноватая.
Алеуты уже кое-что начинали понимать по-гиляцки.
Подошел капитан. Собрались офицеры, матросы. Подошли еще двое алеутов. Стали объяснять гилякам, что заложники останутся на судне, пока не будут возвращены украденные вещи.
— Мы ничего не знаем! — уверял Хурх.
Все приезжие, махая руками, клялись, что им ничего не известно о похищении.
— Грабили не мы, совсем другие. Наверно, вон из той деревни. — Хурх показал в сторону Лангра. — У-у! Они плохие…
— И еще — вон из той, — показывал совершенно в другую сторону старик.
— Один из вас пусть едет на берег и велит собрать все, — велел объяснить капитан. — А до тех пор остальные останутся здесь.
Нивхи стали говорить между собой, и матросы, поглядывая на них, догадывались, что все понято.
Наконец один старик решил ехать на берег, но клялся, что ничего не понял и не знает, в чем вина и что случилось. Он проворно спустился в лодку и быстро стал грести. Физиономия у него озабоченная.
— Таких мы видали! — сказал Подобин.
Хурх пытался кричать своим. Но до берега очень далеко. И киты все время шумят, плещутся.
Гиляков покормили, дали им табаку, но не отпускали.
Кок, подавая пленникам мутовку с кашей, объяснял знаками, что их повесят на рее, если вещи не вернут.
У гиляков ответ был обдуман заранее, когда они еще собрались на судно. Они опять стали объяснять, что ничего не знают о пропаже вещей.
— А если не знают, то пусть у нас поживут! — сказал Фомин.
Чумбока долго смотрел на алеута Данилу, который куда-то собрался на своей байдарке с товарищами. Он спросил:
— Негр?
— Нет! — ответил Данила.
— Конечно, это не негр. Видишь, какие куртки на них хорошие, — сказал Хурх. — И у них своя хорошая байдарка. Наши слова знают… Никогда никто не видел, чтобы негры или рыжие приходили на байдарке.
«На корабле в самом деле с пленниками расправиться не долго, — думал Чумбока. — Каша у них вкусная. И как будто они не грабители. Зачем же все ездят на шлюпках? Потом приезжают, прикладывают руку к шапке и что-то говорят своему начальнику. Беспокоятся, бегают, о чем-то спорят, ходят по кораблю. Как будто делают какое-то дело. А никакого дела не делают. Только меряют воду. Давно можно было идти дальше, а они все рисуют на своих листах».
Чумбока подобрался к дверям рубки и подглядывал. Его не гнали. «Может быть, и не повесят. Много каких-то предметов, медных, с зеркалами, но не для женщин». Чумбока вспомнил рассказы Позя, как тот ходил по сопкам с «академиком». Это, может быть, тоже ученые? Почему же они тогда так ловко схватили нас? Ученые не должны драться, они сидят важно, в длинных халатах, с веерами. Хорошенькие девки подают им кушать. А они пишут и молчат, и все старые и седые. А эти молодые и смахивают мордами на китобоев. Известно, что рыжие вздергивают пленников на рее, тех, кто провинился или кто сопротивлялся. Удавливают их веревкой. Даже своего один раз удавили и выбросили акулам. И мне пообещали, что удавят… Наверно, это рыжие… Хотя и сомнительно.
— Будешь меня вешать? — спросил Чумбока у вышедшего капитана и показал на шею и на мачту.
Невельской прошел мимо. Подобин сегодня у руля. Он подтвердил Чумбоке, что повесят обязательно, надо таскать обратно вещи, куртки, а то будет плохо.
Алеут Михайла Свининский сидел в каюте у капитана.
— Кит один — охотник один. Алеут идет на байдарке. Или вдвоем. Я всегда с Данилой Яранским хожу. И бьем. Американ идет на вельботе, с гарпунами, целая команда. Они совсем не умеют ходить по волнам. Теперь гарпунную пушку придумали. Только хитростью берут.
— А как же вы?
— Бьем вот копьем. Рукой. И зря не бьем. Когда кит умрет и его волной выбросит! Бьем одного. А который китобой придет на корабле — он не жалеет животных. И людей тоже. И лес. Когда-нибудь сожгут все на свете. Вон остров большой уже загорелся.
— Какой?
— Сахалин!
— Там леса горят. И газ.
— Не лес горит и не газ, а земля. И когда-нибудь весь остров сгорит. Китобои здесь так бьют китов — нам рассказывали в деревне, — что жиром покрывается все море. Вот что делают красные рубахи!
От берега шла лодка, не доходя судна, быстро повернула обратно.
— Эй, отдайте вещи. Привезите ружье! — кричал Чумбока.
На другой день от берега отвалили три большие лодки.
Капитан видел, что туземцы побаиваются приближаться. Они перестали грести. Остановились и все стали кланяться, стоя в лодках на коленях.
Алеуты показали, что стрелять никто не будет. Нивхи ответили, что боятся.
Наконец одна лодка подошла к борту. Поднялся на ноги рослый нивх и поднял живую собачку, объясняя, что желает передать ее на борт в обмен на своих товарищей.
