— Я жду его с минуты на минуту!
— Известите меня немедленно о его приезде.
— Непременно, подполковник. До свидания и служите делу!
Дон Мигель вернулся в свой кабинет и, не обращая никакого внимания на дона Кандидо, осматривавшего его с головы до ног взглядом, в котором был заметен гнев, смешанный с крайним изумлением, сел за стол и написал следующую записку:
— Теперь, мой дорогой учитель, вместо одного письма вы отнесете два! — и дон Мигель протянул дону Кандидо записку.
Но последний ответил.
— Нет! Не хочешь ли ты и меня впутать в черную измену? Adios mi plata!36
— Вы с ума сошли, почтенный кузен Китиньо!
— Кузеном Вельзевула из преисподней должен быть этот разбойник!
— Но вы сами же его так называли?
— Разве я сознаю сам, что говорю! Мне кажется, что я схожу с ума в этом лабиринте преступлений, измен и лжи! Кто ты такой, скажи мне! За кого ты, почему ты говорил в моем присутствии о нападении на дом, где я хочу искать убежища, где находится молодой человек, которого ты называешь своим другом, где…
— Ради Бога, сеньор дон Кандидо! Я вам объясню все это.
— Какое объяснение может быть тому, что я слышал собственными ушами?
— Вот какое! — сказал дон Мигель, развертывая и подавая действительно испуганному дону Кандидо, написанную им записку.
— А! — вскричал тот, прочтя ее два раза.
— Вот что значит, сеньор дон Кандидо, извлекать выгоды из сношений с иностранцами, опутывать людей их же собственными сетями и заставлять своих врагов служить себе — это наука Ришелье, прилагаемая, правда, к мелочам, потому что перед ними нет ни Ла-Рошели, ни Англии, но если бы они были, мы бы действовали так же. Теперь ступайте с миром и отдыхайте спокойно на североамериканской территории!
— Приди в мои объятия, удивительный молодой человек, облегчивший самую ужасную минуту в моей жизни!
— Обнимемся и садитесь в мою карету, знаменитый кузен Китиньо!
— Не смейся надо мной, Мигель!
— Хорошо, до завтра, нет до послезавтра, карета у дверей!
— Прощай, Мигель!
Бедный дон Кандидо обнял в последний раз своего ученика, который, полчаса спустя пытался заснуть, в то время как почтенный профессор каллиграфии с высоко поднятой головой прогуливался по территории Соединенных Штатов, как он выражался, пока дон Луис читал обе записки своего друга.
ГЛАВА XXIV. Где эта длинная история обещает кончиться, подобно водевилю
Пятого октября, — день, назначенный для свадьбы доньи Эрмосы и дона Луиса, — при наступлении ночи, перед домом попечительства о бедных улицы Корриентес остановилась карета. В ту же минуту дверь дома открылась, и из нее вышел священник с белыми волосами, сел в карету, где его ждали, и лошади тотчас же помчались, повернув на улицу Суйпача. Внезапно они вынуждены были замедлить свой бег, чтобы не врезаться в середину группы кавалеристов, состоящей из двенадцати человек, в костюмах гаучо, их неподкованные лошади, по-видимому, совершили большой переезд. Один из этих всадников, человек лет пятидесяти с резкими чертами волевого лица, казалось, был начальником или хозяином остальных, о чем можно было судить как по тому почтительному отдалению, в котором держались от него другие кавалеристы, так и по богатой сбруе его лошади.
Заметив этого всадника, кучер кареты удивленно вскрикнул, сделав движение, чтобы остановить карету, но солдаты исчезли, и карета беспрепятственно продолжала свой путь.
Несколько минут спустя она остановилась у дверей дачи Барракас, и из нее вышли три человека.
Это были дон Луис Бельграно, дон Мигель и священник, о котором мы говорили.
Тонильо, соскочив с козел, почтительно приблизился к своему господину и, когда тот хотел войти в дом, слегка тронул его за руку.
— Чего ты хочешь? — спросил дон Мигель.
— Вы не видели, mi amo37, всадников, которые пересекли нам дорогу на улице Федерации?
— Я едва заметил их.
— Того, кто ехал во главе их?
— Ну?
— Это был ваш отец, mi amo!
Молодой человек вздрогнул, и луч радости блеснул в его взоре.
— Ты не ошибаешься?
— О, mi amo!
— Хорошо! Садись снова на козлы и будь наготове, а главное — молчи!
Тонильо поклонился.
— Отец, — прошептал про себя дон Мигель, — сам Бог посылает его в эту минуту!
И он вошел в дом, дверь которого молча заперли за ним. Хотя снаружи дача и казалась совершенно темной, но внутри донья Эрмоса устроила настоящий храм. Она заканчивала свой туалет новобрачной. Часы пробили восемь раз, молодая женщина вздрогнула.
— Вы побледнели, сеньора, — улыбаясь сказала Лиза, — как раз в ту минуту, когда пробило восемь часов!
— Да, этот бой испугал меня! — отвечала донья Эрмоса, проводя рукой по лбу и садясь в кресла.
— Потому что пробило восемь часов!
— Да, я не понимаю сама, что со мной происходит, но с шести часов вечера каждый раз, когда я слышу бой часов, я испытываю страшное страдание.
— Действительно, и я заметила это! — проговорила девушка. — Знаете, что я сделаю?
— Что, Лиза?
— Я остановлю часы, чтобы, когда пробьет девять часов, вы не бледнели и не страдали более.
— Нет, Лиза. В девять часов они будут здесь и все будет кончено, впрочем это пустяки, я уже успокоилась.
Она встала и прошла в гостиную, блиставшую огнями.
— Правда, правда! — вскричала радостно Лиза. — Вы стали еще прекраснее, чем я когда-либо, сеньора!
— Молчи, сумасшедшая! Поди и позови ко мне Хосе. Лиза повиновалась и почти тотчас же вернулась со старым
солдатом.
— Хосе, — сказала ему донья Эрмоса с прелестной улыбкой, — вы один из самых старых и преданных помощников моего отца, вы видели меня ребенком, я почти ваше дитя, и я хочу просить вас об одной услуге.
— Да, сеньора? — отвечал с удивлением ветеран. — О, говорите!
— Я хочу, чтобы вы были свидетелем на моей свадьбе, никого другого не будет, кроме вас и дона Мигеля.
Вместо ответа старый солдат, приблизившись к своей госпоже, почтительно поцеловал ей руку.
