«Но как же, как же все-таки ваш-то западный корабль, Эгава-сама, ваш корабль?» – спрашивают русские. Это они про «Асахи-сее». Обидно. В ближайшее время без замедления, тут и там, в разных городах и княжествах появятся новые и новые стапели. Их начнут строить князья со своими инженерами, кто как умеет. Никто не будет ждать. Все решили перевооружиться по-западному. Япония оживает!
А мой первенец? Корабль «Хоо-мару» был совсем неудачен! «Асахи-сее» немногим лучше. У Эгава болит плечо и руку трудно подымать, – это боль от сердца. Тяжесть и боль не проходят, как раньше. Эгава не покидает дела. Он учится. Ему поручено, и он исполнит.
Эгава искоса поглядывает на Таракити. На молодого плотника есть доносы. Обвиняется в сношениях с западными людьми. Тайная полиция хотела бы добиться его наказаний после ухода Путятина. Теперь это почти невозможно. Таракити награжден фамилией, стал самураем. Он один из самых лучших японских мастеров судостроения. Для полиции это не имеет значения, полиция еще не осознала пользы западных наук, верит только в небольшие ценные подарки. Эгава втайне гордится плотником Таракити и завидует ему. Уэда Таракити исполняет для Японии то, чего не смог Эгава. Уничтожить его, наказать? Или наградить? Что сильней: зависть или патриотизм? Гениальный, всесильный ученый и художник, гордость страны, друг князя Мито! А сын старика в соломенных валенках опережает. Иногда является что-то вроде ненависти. А иногда – гордость!
Да, вот уже по совету Колокольцова корабль «Асахи-сее», который строится в Урага, близ столицы Эдо, очень быстро разобрали. У воды построили стапель, такой же, как в Хэда. Теперь корабль снова собирают на стапеле. Теперь особенно ясно, что до сих пор опять делали все неправильно, как и с «Хоо-мару».
А Таракити думал о том, что черный корабль, построенный в Хэда, настоящий. До сих пор такие корабли наводили страх на японцев. Но это наш корабль, сами сделали смело, никто не испугался. Только еще не совсем черный, полосатый, в пятнах, но уже быстро становится черным. Надо бы еще подсмолить, чтобы стал совсем как у Перри.
Таракити теперь награжден фамилией. Он Уэда Таракити. Он хочет, чтобы отец его был Уэда Ичиро. Пока еще нет разъяснения, распространяется ли награда на предков или только на потомков. При изучении точных паук все узнаешь точно. Но политика и управление народом, значит, еще не совсем точные науки, невозможно ничего узнать толком. Хотя законов много, но сейчас всем объяснений не дается. Теперь, наверно, Уэда Таракити никогда не могут отрубить голову, и речи об этом быть не может. О нем уже, конечно, все известно в бакуфу! И об Оаке! Ведь каждый человек без фамилии должен быть очень покорным и послушным, каждый знает с детства, что ему очень быстро могут отрезать саблей голову за какой-нибудь поступок, или по навету, или из важного подозрения. Теперь посмотрим, как жить будем с фамилией! Конечно, лучше?
раздавалась по утрам знакомая всей деревне песня шагающих на работу морских солдат.
Шагают бодро и поют весело, хотя и грустна их песня и лица угрюмы.
Весь лес в цветах. И опять снег выпал. Холодно, всюду сугробы. Снега намело в улицы, к домам. Рабочие плохо одеты. Ежатся, жмутся перед работой. А кто не работает все время с рубанком или с топором, тот, как всегда, больше всего жалуется на трудности. Особенно тяжело чиновникам и шпионам тайной слежки. Конечно, им очень трудно!
Опять что-то новое. Пока Таракити был занят осмолкой, по обе стороны шхуны, поверх нового устроенного вокруг нее настила, поставлены полозья, две штуки, вытесанные из бревен очень гладко. На чертеже, как видел Таракити, эти полозья посредством многих кильблоков и клиньев скреплены со шхуной.
Усатые матросы уже настилают палубу, стучат топорами и ползают по всей шхуне, как сивучи.
...Цветы весны белей снега и цвета больше, чем снегов. Но не от поры цветения сакуры, а от варки смолы и оттого, что бочки ее катят и катят, душа Таракити радуется, словно летит вверх на крыльях и мчится над всем миром. Шхуна стала совсем черная.
Сегодня жарко. Очень быстро, уже к обеду, вернулась весна. К вечеру от зноя людей с непривычки охватила истома.
Все перемазаны с ног до головы. Лица как у чертей и дьяволов. После работы все вдруг это увидели и стали потешаться друг над другом. Но сегодня счастливый день. Первый японский корабль вполне чернеет! Уже не наполовину, полосами почернел, а целиком.
– Ты, Никита, как обезьяна или как черная китайская свинья... – зло подсмеивается Хэйбей.
Хэйбею не дали фамилии. Но он не обижается; на правительство нельзя обижаться. Но скоро, наверно, дадут.
На Таракити он тоже не обижается. Гордится за своего товарища. Но, как всегда, хочется посмеяться. А получается зло.
Настоящий жаркий весенний вечер. Откуда вдруг к нам в холодные, весенние горы пришло такое тепло! Какой-то перелом наступил и в погоде, и в жизни, и на шхуне. И еще два стапеля кроются крышами, чтобы не помешали будущие грозы и ливни.
Таракити идет как пьяный, и такими же кажутся ему все его плотники, и все товарищи, и все матросы, весь мир пьян, чист душой, любим и в цвету...
– Выпейте, господин Таракити, – подносит чашечку старый японец. Плотников, возвращающихся с работы, зазывают в дома, как на праздник, и угощают прямо на улице. Теперь в Хэда открыто множество сакайя, где продают сакэ. Вечером хозяин выходит из дома и угощает прохожих, чтобы зазвать, чтобы знали, что здесь открыто новое заведение, а не просто старый крестьянский дом.
Таракити выпил чашечку сакэ. Его посадили за столик, вся семья тут же, хозяин еще раз сам налил, поднес и попросил с поклоном взять из своих рук. Отец сидит в другом доме, у соседа. Слышно, как он разговаривает. Дома построены очень близко друг к другу – все слышно. Там тоже угощают.
– Пенька! – орет отец по-русски. – Смола! Хлеб!
Хозяин заслышал шаги на улице и вышел угощать и зазывать. Ввалились четверо матросов и унтер Глухарев. С ними Иосида. Его все знают: всем товарищ, веселый.
Таракити, падая на колени, опустился ниц, кланяясь переводчику.
– Не бойся. Это шпион хороший! – сказал Сидоров.
– И выпить не дурак, – добавил Маточкин.
