Часто он целыми часами простаивал перед окнами графини дю Люк, не спуская с них глаз и тяжело вздыхая; когда там все темнело, Оливье задумчиво уходил.
Через три дня после описанного нами разговора графа со своим пажом в осаждающей армии заметили необыкновенное движение; там, видимо, готовились энергично возобновить неприятельские действия, однако же решительного ничего не начинали, только канонада да караулы немножко усилились.
Целый день прошел в постоянном ожидании атаки. Наступила ночь, а с ней увеличилось и беспокойство жителей Монтобана.
Соборный колокол пробил девять. Вся вооруженная масса вдруг как-то дрогнула, точно от электрического удара, и опять все смолкло.
У Сент-Антоненских ворот прохаживался взад и вперед молодой офицер, напевая веселую песенку и представляя собой резкую противоположность грустному настроению жителей Монтобана.
Это был Гастон де Леран. Для него не существовало ни осаждающих, ни осажденных; он думал только о том, что его милая невеста придет, как обещала, рассеять скуку бесконечных часов дежурства. Он не заметил, как на валу показался человек, пошел к бивачному костру, вокруг которого грелись солдаты, но не сел между ними, а опустился поодаль на лафет пушки, куда не достигал свет.
Через несколько минут явился какой-то офицер с несколькими солдатами. Обменявшись паролем с караульным, он подошел к де Лерану и поклонился.
— Здравствуйте, граф! — сказал он.
— А, это вы, капитан Ватан! Здравствуйте, как поживаете?
— Недурно.
— В обход идете?
— Как видите… Брр! Вот ночь-то, а?
— По-моему, отличная, капитан.
— Ну да, вы ведь на седьмом небе, так вам, конечно хорошо. Скажите, пожалуйста, где это граф дю Люк? Битых два часа ищу его и не могу найти. Это прескверно.
— Отчего?
— Так как мы одни, я вам могу сказать.
Капитан искоса хитро взглянул на сидевшего поодаль незнакомого человека.
— Скажите, капитан!
— В совете не совсем спокойны; кажется, чуют измену.
— Что вы?
— Да; говорят, сегодня ночью хотят открыть одни из городских ворот войскам коннетабля.
— Черт возьми! Да неужели это серьезно, капитан?
— Очень серьезно. Прибавляют даже, что откроют именно те ворота, у которых вы дежурите.
— Нет, кроме шуток, капитан! Ведь это прескверно.
— Да уж я тут не виноват.
— Конечно; но эти болваны могли бы выбрать другие ворота, а я именно…
— Что вы именно?
— Ничего, ничего… так. Но при чем же тут граф дю Люк?
— Да ведь он командует нашими отрядами.
— А! Так желаю вам отыскать его, капитан.
Они простились, и капитан ушел. Когда он проходил мимо незнакомца, сидевшего на лафете, тот встал и поспешно пошел к нему навстречу.
— А! Это вы, Оливье! — произнес капитан своим обычным насмешливым тоном.
— Я, мой друг; по некоторым причинам, которые объясню вам после, я хочу остаться здесь всю ночь; замените, пожалуйста, меня при отрядах.
Капитан схватил его за руку и, заставив отойти дальше, к стене, едва слышно скороговоркой шепнул ему на ухо:
— Негодяй Клод Обрио вас выдал; совету все известно, кроме вашего имени; будьте только осторожны, и я за все отвечаю.
— Если так, мне остается только умереть! — с отчаянным жестом воскликнул граф.
— Это никогда не уйдет, — отвечал капитан со своей Л неизменной насмешливостью.
— О, если бы вы знали, друг мой!..
— Все знаю! — отрывисто проговорил капитан. — Что вы меня, за осла, что ли, считаете? До свидания! Мы играем последнюю партию, которую должны выиграть во что бы то ни стало.
— Что такое?
— Ничего, это я сам с собой по обыкновению разговариваю. Так вы остаетесь тут?
— Не тронусь с места.
— И прекрасно. Мне легче будет найти вас. Все к лучшему! Капитан ушел. Граф был сильно озадачен.
То, что он видел заставляло его очень крепко призадуматься. У Сент-Антоненских ворот стояли теперь вместо обыкновенного караула четыре роты полка д'Орваля, к которым беспрестанно присоединялись свежие отряды. Измена действительно стала известна, по-видимому, во всех подробностях, и меры были приняты отличные.
Пробило половину десятого; на валу явились несколько человек, направившихся к графу де Лерану. Когда они проходили ближе к Оливье, он разглядел, что это женщины, закутанные в плащи и капюшоны.
Граф де Леран, видимо, с нетерпением их ожидавший, бросился навстречу и очень почтительно раскланялся.
Оливье стал внимательно прислушиваться.
— Милый граф, — сказала дама, голос которой он не узнал (это была герцогиня де Роган), — у вас непростительные требования. В такую страшную погоду вы заставляете дам приходить к вам развеять вашу скуку!
— Герцогиня, — произнес он, — я в отчаянии от этого, но если бы вы знали, как горячо я люблю, вы, такая добрая, простили бы меня!
— Да, и пожалела бы вас, как ты думаешь, Жанна?
— Не будьте строги к бедному молодому человеку, милая Мари, — прозвучал нежный голос Жанны, — вы ведь знаете, что любовь — деспот, требующий повиновения.
Это были подлинные слова письма, которое так недавно читал Оливье; холодный пот выступил у него на лбу.
— О! — прошептал он.
— Жанна! Ты еще злее меня, — промолвила герцогиня, мило погрозив подруге. — Вы не должны бы так говорить; ведь любовные тайны не выдаются.
— О, простите, герцогиня! Я действительно виновата.
— Мне сегодня всем, кажется, приходится прощать! — весело заключила герцогиня. — Ну, миритесь же с этим красавцем, не спускающим с вас глаз, так как ведь от вас зависит его счастье.
Граф дю Люк с отчаянием опустил голову на руки. Он не знал, что и думать. Неужели же его жена была в одно время любовницей и де Рогана, и де Лерана?
Переломив себя, он поднял голову.
Де Леран стоял поодаль, оживленно разговаривая шепотом с мадам дю Люк, возле которой стояла другая дама, вероятно, камеристка, а герцогиня говорила с третьей дамой, тоже, по-видимому, горничной или компаньонкой.
Граф был, как в пытке.
Его жена, святая, чистая женщина, упала так низко!
Эта мысль сводила его с ума.
— О нет! — страдая и сам борясь с собой, решил он. — Этого быть не может! Это не та женщина, которую я так любил! О, прочь, прочь отсюда!
В эту самую минуту раздался залп из всех пушек на траншеях, захлопали выстрелы из ружей, послышались неистовые крики за стеной:
