не командир шхуны, оставил тут «Хэду», которую любил, которую строил, и вообще простился со всем и всеми навеки, навсегда...
...По раздумью, на досуге, Накамура глубоко опечалился. «С американцами будет еще хуже, чем с русскими. Неужели нам со временем придется готовиться к беспощадной войне с Россией, если даже этого не хотим? Опять учить детей бесстрашию, заставлять мальчиков смотреть на казни, а потом дома давать им вишневый густой напиток цвета крови, чтобы не боялись убивать и рубить головы. Трудно будет внушить японцам, что Путятин и Яся были ему врагами! Но ведь это знают лишь в Хэде и Симоде. Ну, может быть, еще узнают через Нарояма и Матсузаки, в Хэду Посьет пешком ходил через горы вместе с Харрисом. Посьет показал американцу корову, которую доили матросы Путятина. Знают в соседних селениях. А вся огромная Япония не знает! Ее нельзя превратить во французскую армию, которая сражается под Малаховым за Англию. Посьет и американец хотели посмотреть доки в Хэде, но их отвлекли...»
Мориама Эйноске стал сам американцем. Он согласен с правительством: будущее Японии в дружбе с Америкой. Действовать как американцы! Жить сытно, красиво. Но американцы имеют рабов – негров, как рабочий скот. И русские еще хуже, держат в рабстве свой народ. А сами у нас такие хорошие! Американцы достигают прогресса, уничтожая китайцев! Это деловое развитие – уничтожить народ, который жил прежде на хорошей земле. Если не уничтожать людей, то и нет прогресса! Так уверяет Мориама. Вот что думает японец, познакомившийся с западными представлениями!
Мориама явился и доложил, что Харрис опять требует себе в жены девушку Кити из бедной семьи. Он ее видел два раза. Он пьет молоко и от этого чувствует себя опять молодым, крепче. Она была неосторожна, улыбнулась ему в ответ на его улыбку. Теперь он требует – дайте мне Кити!
– Это мое право! – кричал Харрис, расхаживая по террасе храма Гекусенди. Чиновники города Симода слушали его почтительно. – Посьет мне все открыл!
«Но Посьет никогда и ничего не говорил прямо, – подумал молодой Хьюскен, переводя требования консула, – хотя коммодор нечисто говорил о женщинах».
– Я еще исправлю договор Перри! Я дополню его особым соглашением!
– У нее есть жених! – возразил сельский голова Иохэй.
– Пусть! Какое мне дело? Для Америки все можно!
– Она очень бедна, но нужно согласие матери.
– Тем более если бедна, то легко ее заставить. Это будет благотворительность.
Долго шли споры. Поговорив между собой, японцы решили уступить. За счет городского управления девушку одели почище. Ее жениху, плотнику, полицейские сказали, чтобы не смел подходить к невесте и забыл про нее.
Кити стали звать Окити. В паланкине ее отнесли в храм Гекусенди.
«Она! Она моя! – Харрис был в восторге. – Как рабыня!» Он поторопился это доказать... Вперед, Америка! Жених у нее плотник? Нищий мальчик? Не он ли в числе хэдских плотников строил шхуну Колокольцова? Ах, говорят, что во время цунами Окити унесла свою мать на спине в горы, чтобы спасти от гибели. Но зато у нее будут деньги! Ей не придется делать тяжелую работу.
– Ты полюбишь меня? Да? Деньги? Любовь? Я?
– Да, да! – с покорной улыбкой отвечала Окити и кланялась.
«Чем я сейчас занимаюсь? Я не только консул Америки, но и представитель Парижа, где я смолоду, еще имея торговый дом, бывал часто и там же лечился. И теперь можно проверить, здоров ли. Поэтому у меня нет семьи и детей».
Через два дня Окити уходила, почтительно кланяясь. Ей от городского управления подан паланкин. Чиновники немедленно послали за доктором.
Харрис козырем ходил по террасе.
– Америка – богатая и сильная. Не такая богатая, как Англия, но будет еще богаче, – твердил Харрис, беседуя с Накамурой в Управлении. – И что вы? Что Россия? Вы видели, как они испугались. Я потребовал с них шлюпку – и сразу отдали.
«Американцы когда-нибудь на всей Японии оставят такие же ссадины и царапины, как на теле Окити», – печально думал Накамура, узнав от врача нездоровье девушки.
– Заходите, Эйноске-сан, заходите, заходите. Всегда рады вас видеть!
Эйноске теперь в чине. Он один из важных мецке[79]. Старый переводчик, похожий на боксера, смолоду участник пыток европейцев, попадавших в Японию. Теперь Мориама Эйноске любит виски. Пришедшие с ним городские чиновники сегодня принимают благодарность от Харриса.
– Вы знаете, я вспомнил, – заговорил Мориама, – что русские, когда жили здесь, то пекли хлеб. Вы могли бы делать то же сами. Вам надо постараться, мистер Харрис, и научить Японию употреблять хлеб. Вы могли бы этим прославиться.
Мориама свободно говорит по-английски.
– Я не пеку хлеб.
– Но у вас на кухне китайцы делают западные булки, сладкие и... и... наверно, кислые, как русские тоже...
– Да, да! И кислые!
– Мы полюбили Америку! – говорил пришедший с переводчиком сельский староста Хамада Иохэй.
– А вы объявите об этом в Америке? Да, да! Вы, пожалуйста, помните, что мы подали первый пример употребления молока.
– Да. Мы поставим памятник в знак благодарности вам и этого события в жизни нашей страны! – нашелся Мориама Эйноске. – Нам нравится, что американцы очень смелые...
