головой и, как показалось Сибирцеву, с немного смущенной улыбкой, словно чувствовал, что его застают при кривом тяжелом мече палача. Шел так же легко и тихо. Внезапно он поднял голову и молниеносно взмахнул мечом...
– Вы слышите эту песню? – спросил Сайлес, когда возвращались поздно ночью после приема в загородном дворце губернатора, который дан был, по всей видимости, в честь него.
Теперь «фабрики» начинают называть «концешен» – кажется, в переводе означает: уступка.
Сибирцев и Берроуз вылезли и шли пешком за носильщиками с пустыми паланкинами.
В темноте раздавались пьяные крики.
– Вы понимаете слова?
– Немного.
– Я вам тысячу раз говорил, что англичане – пьяницы и они пропьют империю! Согласны на что угодно, спят с китаянками и негритянками и женятся на них, лишь бы вино! Больше им ничего не надо. На алкоголе мы создали из колонии мировую державу. Я говорю «мы», но к ним не имею никакого отношения! Все герои их – пьяницы. Вся их народная поэзия – поэзия пьянчужек и нищих бродяг. Создали флот, и на службе их хотя бы одевают, а то ходят оборванцами. Сколько их мрет в метрополии от голода! Пьют и не хотят работать!
Сайлес подвыпил и в мрачном ударе!
– И еще одна способность у этого народа: исполнять строгие законы. Дисциплина отрезвляет даже пропившихся, чего не могут сделать жена и правительство. Народ горьких пьяниц, обреченный на вымирание! Вы думаете, их парламент не такой? И в парламенте все пьяницы... Как бы ни задирали нос! Пьянице легче быть завоевателем, он не думает о семье.
Алексей не впервой слышал эту страшную дринкинг баллад – пьяную песню. Заходил к Янке и Мотыгину на ферму, где всегда предлагали парного молока, и там девица, не позабывшая на чужбине оттенков родного языка, растолковала, что под словом «hood» – капюшон – может быть, подразумевается духовное лицо, монах, видимо. Но, может быть, не монах, а приговоренный к смерти? В старину, кажется, вели на виселицу и надевали на осужденного какой-то черный колпак, капюшон. Алексей сам готов был заорать благим матом что-то вроде:
«Еды и у меня душа не принимает, кусок в рот не идет. С души рвет! А они все орут и орут на пустыре».
«Не знаю, верно ли слышу и понимаю, но песня очень бередит, лучше бы я не учил язык так старательно. Слушал бы не разбирая».
«Довольно, господа, – оправдывался Алексей мысленно перед товарищами, лежа после этого тяжелого дня в бессонную ночь в номере подворья на американской концессии. – Идет генеральная рубка голов тысячам захваченных в плен тайпинов. Одних стреляют, другим рубят головы. Тела складывают в глухую башню с отверстием под крышей, похожей на гигантский скворечник».
На банкете, видя, что молодой гость расстроен, один из присутствовавших, рослый генерал с белокурыми усами, видно из той породы маньчжур, каких видел Невельской на Амуре, тихо сказал по- китайски Алексею на ухо: «Что жалеть! Ведь это только китайцы... Не первый раз нам приходится слышать от маньчжур эту фразу.
Алексей понял и печально приопустил голову.
– А вы полагаете, что тайпины не рубят голов? – продолжал маньчжур на этот раз с помощью гонконгского переводчика. – У них такие же казни и такие же деревянные пушки с обручами, как на ваших бочках с элем. Они уничтожают нас вместе с семьями, вырезают детей.
Сайлес в эту ночь тоже не спал, он был возбужден своим успехом. Сказал командующему, что надо избежать войны с Англией и Францией во что бы то ни стало. Привел доводы! Нужны уступки. Он выполнил дипломатическую миссию. Сказал про неизбежный закон развития... Много объяснял. Как друг Китая и китайцев, зная, что атмосфера накалена, что искренне подает совет. Что он не англичанин. Он банкир, у него компаньоны и друзья китайцы... Сказал, что нельзя прибегать к разжиганию черни, за это ухватятся.
Утром командующий, сутуло сидя за тем же рабочим столом в своем штабе, задумался над картой, вычерченной для него французскими инженерами. Они под видом священников побывали в расположении мятежных войск, нанесли на бумагу лагеря и укрепления.
«Дороги и мосты изображены гораздо точней, чем на наших собственных картах. Высоты, низины, болота, поля, городки и деревни: с примечаниями, сколько в них жителей, заметки о колодцах с питьевой водой, о речках и каналах. Не очень долго они пробыли, но добросовестно все сделали.
Китай и китайцы попали впросак. Могучая, процветающая нация возгордилась, залюбовалась собой, отгородившись от всего мира. И вот что получилось. Теперь говорят, что виноваты маньчжуры, то есть иностранцы, люди другого народа, захватившие трон и государство. Но грядущая беда настигает нас всех, пользуясь нашими раздорами.
Создав цивилизацию, книгопечатанье, порох, осуществив удивительные изобретения, проведя каналы, мы, китайцы, когда-то всех превзошли. Мы стали углубляться в самих себя, погружаться в чувства любви к родине, к своим семьям. Великие вопросы жизни, смерти, государства, народа, как нам казалось, решены были правильно, раз и навсегда.
Мы накопили за многие сотни лет груз поэтических предрассудков, выражающих наши вечные опасения за сохранность наших семей и нас самих. Мы боялись опасностей придуманных, не видя истинных опасностей.
Когда династия теряет силу, нечестны чиновники, разваливается управление, – народ должен свергать династию! Это согласно учению Кон Фу-цзи. Тайпины восстали, они желают сбросить маньчжурскую династию Цинов.
Но теперь уж дело не в династиях! В машинах, в огнедышащих самоходных судах, в пушках, бомбах, ружьях, штыках. При этом я должен верить и верю, что не это главное и что у нас все лучше, чем у
