капитана. Граф де Бармон лежал неподвижно, как мертвый. Судовой врач фрегата ухаживал за ним, но не мог пробудить его к жизни, как будто покинувшей его навсегда.
— Удалите ваших помощников, довольно будет нас с Тихим Ветерком, майор, — сказал Мигель доктору, сделав ему знак.
Врач все понял и отпустил своих помощников. Когда дверь затворилась за последним из них, матрос отвел доктора в строну и сказал ему так тихо, что его слова мог услышать один только доктор:
— Майор, командир узнал очень горестное известие, вызвавшее тяжелый кризис, которому он подвергся в эту минуту. Я сообщаю это вам, майор, потому что доктор все равно что духовник.
— Можешь быть спокоен, мой милый, — отвечал врач, — тайна командира в надежных руках.
— Я убежден в этом, майор. Пусть весь экипаж думает, будто командир упал с лошади, понимаете?.. Я уже говорил об этом лейтенанту, подавая рапорт.
— Очень хорошо. Я подтвержу твои слова.
— Благодарю, майор. Теперь мне остается задать вам еще один вопрос.
— Говори.
— Вы должны получить от лейтенанта разрешение, чтобы из всего экипажа никто, кроме Тихого Ветерка и меня, не ухаживал за командиром. Видите ли, майор, мы его старые матросы, он может говорить при нас все не стесняясь; кроме того, ему будет приятно видеть нас возле себя. Вы получите разрешение от лейтенанта, майор?
— Да, мой друг, я знаю, ты человек честный и очень привязан к командиру, знаю также, что он полностью доверяет тебе; поэтому не тревожься, я все устрою. Только ты и твой товарищ будете входить сюда вместе со мной, пока граф болен.
— Крайне вам признателен, майор. Если представится случай, я отблагодарю вас. Говорю вам по чести, как баск, вы — предостойный человек.
Врач расхохотался.
— Вернемся к нашему больному, — сказал он, чтобы прекратить разговор.
Несмотря на все принятые врачом меры, обморок графа продолжался целый день.
— Потрясение слишком сильно, — заметил врач, — могло произойти кровоизлияние в мозг.
Только к вечеру, когда фрегат давно уже шел под парусами, оставив далеко позади кадисский рейд, наступил кризис, и состояние графа несколько улучшилось.
— Сейчас он придет в себя, — сказал доктор. Действительно, судорога пробежала по телу графа, он открыл глаза, но взгляд его был мутным и диким. Он вращал глазами во все стороны, как бы стараясь узнать, где находится и почему лежит в постели. Три человека, не спуская с него глаз, заботливо наблюдали за этим возвращением к жизни, не казавшимся им, впрочем, успокоительным. Особенно был встревожен врач; лоб его нахмурился, брови сдвинулись от волнения. Вдруг граф приподнялся и сказал резким и жестким голосом Мигелю, стоявшему возле него:
— Лейтенант, почему вы не собрали экипаж к сражению? Ведь испанский корабль опять убежит от нас!
Врач сделал Мигелю знак.
— Извините, командир, — отвечал матрос, потакая фантазии больного, — все готово к сражению.
— Очень хорошо, — сказал больной.
Потом вдруг мысли его переменились и он прошептал:
— Она придет, она мне обещала!.. Нет! Нет! Она не придет… Теперь она умерла для меня!.. Умерла! Умерла! — повторил он глухим голосом.
Потом вдруг громко вскрикнул:
— О! Как я страдаю, Боже мой! — И слезы полились из его глаз.
Граф закрыл лицо руками и опять упал на пастель. Оба матроса тревожно всматривались в бесстрастное лицо врача, стараясь прочесть на нем, чего они должны опасаться и на что надеяться. Внезапно врач облегченно вздохнул, провел рукой по своему лбу, влажному от пота, и, обернувшись к Мигелю, сказал:
— Слава Богу! Он плачет, он спасен!
— Слава Богу! — повторили матросы, набожно перекрестившись.
— Не думаете ли вы, что он сошел с ума, майор? — спросил Мигель дрожащим голосом.
— Нет, это не сумасшествие, а всего лишь бред; он скоро заснет, не оставляйте его. Проснувшись, он не будет помнить ничего. Если попросит пить, дайте ему лекарство, которое я приготовил и оставил на столе.
— Слушаюсь, майор.
— Теперь я пойду, а если случится что-нибудь непредвиденное, сейчас же дайте мне знать. Впрочем, я еще зайду ночью.
Врач ушел. Его слова вскоре подтвердились: мало-помалу граф де Бармон заснул тихим и спокойным сном. Оба матроса стояли неподвижно возле его постели; никакая сиделка не смогла бы ухаживать за больным с такой трогательной заботой, как эти два человека, внешне жесткие и грубые, но имевшие такое доброе сердце.
Так прошла ночь. Врач несколько раз приходил, но всегда уходил через несколько секунд с довольным видом, приложив палец к губам. К утру, при первом луче солнца, ворвавшемся в каюту, граф сделал движение, открыл глаза и, слегка повернув голову, сказал слабым голосом:
— Мой добрый Мигель, дай мне воды. Матрос подал ему стакан.
— Я совсем разбит, — прошептал граф, — стало быть, я был болен?
— Да, немного, — отвечал матрос, — но теперь все прошло, слава Богу. Надо только не терять терпения.
— Мне кажется, я чувствую, как фрегат идет; разве мы под парусами?
— Так точно, командир.
— Кто же приказал сниматься с якоря?
— Вы сами вчера вечером.
— А! — произнес граф, возвращая стакан.
Голова его тяжело упала на изголовье, и он замолчал. Однако он не спал, глаза его были открыты, взор с беспокойством блуждал по стенам каюты.
— Вспоминаю! — прошептал он, и слезы брызнули из его глаз; потом, резко повернувшись к Мигелю, он прибавил: — Это ты меня поднял и принес на фрегат?
— Я, капитан.
— Благодарю; однако, может быть, было бы лучше дать мне умереть…
Матрос презрительно пожал плечами.
— Блестящая мысль! — проворчал он.
— О, если бы ты знал! — сказал граф горестно.
— Я все знаю. Не предупреждал ли я вас с самого первого дня?
— Это правда, мне следовало бы тебе поверить. Увы! Я уже тогда любил ее.
— Знаю… Да она и заслуживала этого.
— Не правда ли, она все еще меня любит?
— Кто в этом сомневается? Бедное, милое существо!
— Какой ты добрый, Мигель!
— Я справедлив.
Наступило новое молчание. Через несколько минут граф возобновил разговор.
— Ты нашел письмо? — спросил он.
— Нашел, капитан.
— Где оно?
— Здесь.
Граф с живостью схватил письмо.
— Ты прочел? — спросил он.
— Для чего? — отвечал Мигель. — Там, должно быть, сплошь ложь да гадость, а я не любитель читать подобные вещи.
