— Вот ваша история в двух словах. Вы андалузец, родились в Малаге, младший сын и, следовательно, были назначены в духовное звание. В один прекрасный день, не чувствуя никакой склонности к тонзуре, вы сели на испанский корабль, отправлявшийся на Санто-Доминго. Вас зовут дон Антонио де Ла Ронда… Как видите, мне известно многое.
— Продолжайте, — совершенно флегматично произнес незнакомец, — вы чрезвычайно меня заинтересовали.
Монбар пожал плечами и продолжал:
— Приехав на Санто-Доминго, вы успели за короткое время, по милости вашей красивой внешности, а особенно вашего тонкого и непринужденного ума, найти себе могущественных покровителей, так что уже через три года по прибытию из Европы вы настолько возвысились, что сделались одним из самых влиятельных людей в колонии. К несчастью…
— Вы сказали, к несчастью? — перебил незнакомец с насмешливой улыбкой.
— Да, — невозмутимо отвечал авантюрист, — к несчастью фортуна повернулась к вам спиной, и до такой степени…
— До такой степени?..
— …что, несмотря на ваших друзей, вас арестовали и угрожали судом за кражу двух миллионов пиастров, — цифра внушительная, поздравляю вас. Сознаюсь, что всякий другой на вашем месте погиб бы; Совет по делам Индий16 не шутит, когда речь идет о деньгах.
— Позвольте мне вас прервать, милостивый государь, — сказал незнакомец с совершенной непринужденностью, — вы рассказываете эту историю чрезвычайно красноречиво, но если вы будете продолжать таким образом, она продлится нескончаемо. Если вы мне позволите, я закончу ее в нескольких словах.
— Ага! Теперь вы сознаетесь, что она справедлива?
— Еще бы! — отвечал незнакомец с удивительной самоуверенностью.
— Вы сознаетесь, что вы дон Антонио де Ла Ронда?
— Для чего мне отпираться, раз вы это знаете?
— Стало быть, вы признаете, что обманом забрались в колонию с целью…
— Я сознаюсь во всем, в чем вам будет угодно, — с живостью сказал испанец.
— Стало быть, вы заслуживаете виселицу и будете повешены через несколько минут.
— Ну уж нет! — возразил испанец, не теряя хладнокровия. — Вот в этом-то мы с вами не сходимся, милостивый государь. Ваше заключение лишено всякой логики.
— Что?! — вскричал авантюрист, удивляясь этой внезапной перемене в тоне, которой он не ожидал.
— Я сказал, что ваше заключение не логично.
— Я это слышал.
— Я докажу это, — продолжал испанец. — Теперь ваша очередь выслушать меня.
— Хорошо, надо быть сострадательным к тем, кто скоро умрет.
— Вы очень добры, но, слава Богу, до этого я еще не дошел. От стакана до губ еще далеко, гласит очень мудрая пословица на моей родине.
— Продолжайте, — сказал флибустьер со зловещей улыбкой.
Испанец даже не дрогнул.
— Для меня очевидно, милостивый государь, что вы желаете предложить мне какое-то условие.
— Я?
— Конечно. Вот почему, узнав во мне шпиона, — а должен сознаться, что я действительно шпион, вы видите, я с вами предельно откровенен, — для вас ничего не могло быть легче, чем приказать повесить меня на первом же дереве без всякого суда.
— Да, но я это сделаю сейчас.
— Нет, вы не сделаете этого, и вот почему: вы думаете, по причинам, мне не известным, — я не хочу обижать вас предположением, будто вы почувствовали ко мне сострадание, когда мои соотечественники так справедливо называют вас
Произнеся эти слова с самым непринужденным видом, дон Антонио откинулся на спинку стула, вертя в пальцах сигару. С минуту флибустьер смотрел на него с нескрываемым удивлением, потом, расхохотавшись, сказал:
— Ну хорошо; по крайней мере между нами не будет недоразумений. Да, вы угадали, я хочу сделать вам предложение.
— Об этом нетрудно было догадаться, но оставим это; в чем состоит ваше предложение?
— Боже мой! Все очень просто. Вам только надо переменить вашу роль.
— Очень хорошо. Я вас понимаю; то есть, вместо того, чтобы изменять вам в пользу Испании, я буду изменять Испании в вашу пользу.
— Вы видите, что это легко.
— Действительно, очень легко, но чертовски опасно. Положим даже, что я соглашусь на вашу просьбу, но какая мне будет от этого польза?
— Во-первых, вас не повесят.
— Быть повешенным, утопленным или расстрелянным — почти одно и то же. Я желал бы выгоды посущественнее и повиднее.
— Черт побери! Вы привередливы! Разве спасти жизнь от петли ничего не значит?
— В ситуации, когда нечего терять, смерть скорее благодеяние, чем бедствие.
— Да вы, оказывается, философ!
— Нет, черт побери! Я только отчаянный человек.
— Это часто одно и то же. Но вернемся к нашему делу.
— Да, вернемся, это гораздо лучше.
— Я предлагаю вам свою долю добычи с первого корабля, который я захвачу. На это вы согласны?
— Это уже лучше. К несчастью, корабль, о котором вы мне говорите, похож на медведя из басни, — он еще в пути. Я предпочел бы что-нибудь посущественнее.
— Я вижу, что вам надо уступить. Служите мне хорошенько, и я награжу вас так щедро, что даже испанский король не мог бы сделать больше.
— Решено, я рискну. Теперь скажите мне, каких услуг вы требуете от меня?
— Я хочу, чтобы вы помогли мне захватить врасплох остров Черепахи, на котором вы долго жили и с которым вы, кажется, сохранили связи.
— Не вижу в этом ничего приятного, и, прежде всего
— Какое?
— Я не могу ручаться вам за успех этого смелого предприятия.
— Это замечание справедливо, но будьте спокойны: даже если остров хорошо защищен, он будет еще лучше атакован.
— В этом я убежден… Но что дальше?
— Я вам скажу после, когда придет время, сеньор, а теперь мы должны заняться другими делами.
— Как вам угодно.
— Теперь, как я уже имел честь сказать вам вначале, я знаю, что вы человек очень хитрый и способный проскользнуть, как змея, между пальцев без малейшего зазрения совести. Так как я хочу избежать этой возможности, сделайте мне одолжение, отправляйтесь сейчас же на мой люгер.
— Пленником? — с досадой осведомился испанец.
— Нет, не пленником, любезный дон Антонио, а как заложник, с которым будут обращаться со всем вниманием, совместимым с нашей общей безопасностью.
— Но слово дворянина…
— Годится между дворянами, это правда, но с такими негодяями, как вы нас называете, оно, по-моему,
