причины для совершения такого действия, которое, по правде сказать, совсем не лестно для моей чести. По вашей же просьбе я должен каждого выслушать отдельно; теперь настала ваша очередь. Не угодно ли вам объясниться?
Резко и холодно отчеканенная речь с оттенком насмешки усмирила, как бы по волшебству, лютый гнев толстяка — или, может быть, он сумел ловко притвориться. Несколько секунд он отирал платком капли пота, струившиеся по его лицу, и откашливался, чтобы прочистить горло.
— Виноват, сознаюсь, виноват, — пробормотал он наконец.
— Прошу вас приступить скорее к делу, чтобы не заставить ждать другого господина.
— Вы знаете меня, конечно? — начал американец.
— Давно знаю.
— У меня есть племянник, сын брата моей жены — уж на что, кажется, близкое родство…
— Продолжайте.
— Мой племянник прелестный юноша во всех отношениях, но, к несчастью, сошел с ума, совсем обезумел.
— Я не понимаю, чем я-то могу помочь в его болезни? — заметил капитан с улыбкой.
— Позвольте, я, может быть, преувеличил, назвав племянника сумасшедшим; это не помешательство, а просто какая-то мания. Этот очаровательный, как я имел честь докладывать вам, юноша влюблен…
— Это очень даже прилично в его лета, и я, право, не понимаю, что тут такого…
— Извините, извините, — перебил его толстяк, — он влюблен в молодую девочку, совсем ему не подходящую ни в каких отношениях.
— Это его личное мнение?
— Нет, не его, а мое; мнение человека положительного, принимающего в нем искреннее участие и который по смерти его отца был бы его опекуном, если бы он не достиг уже совершеннолетия. Представьте же себе, что мы с женой устроили для него самую лучшую партию с молодой девушкой… да что уж скрывать! — с моей родной племянницей.
— А он не захотел?
— Нет. Теперь вы меня понимаете?
— Абсолютно. Но одного я в толк не возьму: я-то тут при чем?
— А вот я вам растолкую.
— Поторопитесь сделать мне это одолжение.
— Слушайте же. Отказавшись наотрез от партии, заключавшей в себе все условия счастья — богатство, молодость и общественное положение, — как вы думаете, что закрутил мой негодяй?.. Извините, что я так называю своего любимого племянника… В одно прекрасное утро, не сказав никому ни слова, он бросил все дела на попечение компаньона и отправился по следам этой ничтожной девчонки, у которой ни копейки за душой; ее родители поселились по соседству с индейцами.
— Неужели?! — воскликнул капитан, нахмурив брови с удивленным любопытством.
— Вот именно, — подтвердил толстяк, ничего не замечавший, кроме своей беды. — Из этого выходит, что мой племянник бродяжничает в этих краях, высматривает свою красавицу, а между тем забросил все дела и губит свое будущее ради какой-то глупой девочки, на которой никогда не женится.
— А вы почему так думаете?
— По крайней мере, я со своей стороны ничего не пожалею, чтобы помешать ему. Меня заверили, что только вы можете задержать этого бродягу. У меня есть некоторый должок за его отцом… но не стоит об этом… Задержите этого юношу и доставьте его ко мне в Бостон, и я мигом отсчитаю вам тысячу фунтов — да, капитан, тысячу фунтов!
С этими словами он вынул из кармана огромный бумажник и открыл его.
Капитан остановил его движением руки и сказал:
— Не торопитесь, пожалуйста, вы забыли сказать мне имя вашего обожаемого племянника.
— Джордж Клинтон, совсем юноша и такой красавец!
— Я знаю его, — заметил капитан холодно.
— Так вы уже знаете его, следовательно, вы возвратите его мне?
— Может быть, но надо хорошенько подумать. Это дело совсем не так просто, как вы думаете. Джордж Клинтон не одинок; он приобрел здесь могущественных друзей. Но виноват; я прикажу доставить вас в форт; через два или три дня вы получите мой ответ.
— Но у меня деньги с собой.
— Поберегите их пока у себя, — ответил Том Митчелл и опять ударил в гонг.
Вошел Камот.
— Но… — хотел было возразить американец.
— Ни слова, пока не получите моего ответа. Прощайте; идите за этим человеком.
Толстяк ушел, как и пришел, ворча, пыхтя, отдуваясь и обливаясь потом.
— Теперь очередь за последним, — прошептал капитан, — посмотрим, что ему надо.
Он отворил дверь и с легким поклоном и любезной улыбкой сказал пожилому французу, расхаживавшему по гостиной:
— Господин Эбрар, не угодно ли?
Француз посмотрел на него с удивлением, но по вторичному приглашению хозяина отважно вошел в его кабинет.
ГЛАВА XVIII. Один крайне скучный разговор между заслуженными мошенниками
Наступила долгая минута молчания, пока два человека рассматривали друг друга, как два искусных бойца, готовые вступить в битву. Лица у обоих были точно мрамор.
По безмолвному приглашению разбойника посетитель сел и решился наконец вступить в разговор со странным хозяином.
— Вы назвали меня именем…
— Вашим или которое было вашим, — ответил атаман с холодной любезностью.
— Очень может быть. Путешествуя по чужим краям, часто случается сохранять инкогнито по причинам вполне основательным.
— Но вообще инкогнито обманывает только недальновидных и простодушных. Я помню некоего графа Маса д'Азира, знатного дворянина в Лангедоке, который тоже имел эту невинную страсть.
Посетитель чуть заметно вздрогнул; в глазах его сверкнула молния.
— Но что же из этого вышло? — продолжал Том Митчелл с невозмутимым хладнокровием. — Его аристократические манеры так выдавали его, что, несмотря ни на какие самые простонародные имена, которыми он себя прозывал, не проходило и четверти часа, как необходимость заставляла его отказываться от инкогнито, насквозь фальшивого.
— Не могу понять цели этого намека.
— Я не позволю себе ни малейшего намека, Боже меня сохрани! Да и какое мне дело до того, называетесь ли вы Эбраром, графом Масом д'Азиром, Филиппом де Салиамом или Жаном Феру, или еще другим именем, каким вам угодно назвать себя? В вашей личности я вижу только человека, которого так хорошо рекомендуют, который нуждается во мне, к услугам которого я готов, если только смогу служить ему, — и ничего более. Теперь я попрошу вас объяснить мне, в чем мое содействие может быть вам полезно.
— С удовольствием вижу, что у вас тонкий, развитый и очаровательный ум, — ответил посетитель с улыбкой, — что вы именно такой человек, каким мне вас представляли.
— Тысячу раз благодарю вас, но это совершенно не объясняет мне…
— Что я за человек? — перебил его француз с притворным добродушием. — Но вы сами хорошо это знаете, потому что только сейчас перечислили по порядку все имена, какими я по необходимости называл себя…
— Стало быть, я был прав, когда…
— Абсолютно, — перебил француз поспешно, — и я вполне оправдываю вас; но во всем этом только одно обстоятельство тревожит меня — должен вам сознаться.
— Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить вас, какого рода это обстоятельство?
