— Это вовсе не простое упрямство с нашей стороны.
— Ну а если бы вам дали и здесь за него хорошую цену, продали бы вы свой скот?
— Нам это было бы решительно все равно.
Донья Анжела сделала радостное движение, которое дон Корнелио решил истолковать в свою пользу.
— Это можно устроить, — сказала она затем.
— Вы думаете?
— Да, если вы не будете сильно торговаться.
— Этого бояться нечего, сеньорита.
— У моего отца в нескольких милях отсюда есть асиенда. Я знаю, что он намерен увеличить свои стада, и он остановился здесь для того, чтобы увидеться со своим мажордомом61.
— О! Но ведь это такая счастливая случайность, на которую мы, конечно, рассчитывать не могли.
— Не правда ли?
— Да. А что, мажордом уже приехал?
— Нет еще. Мы ждем его сюда завтра, и я думаю, что один лишний день не причинит вам слишком большого убытка.
— Ни малейшего.
— Ну так вот, если вы согласны, мы можем здесь же покончить с этим делом, то есть, — добавила она, поправляясь, — вы скажете мне цену, а я передам ее моему отцу.
— А! — проговорил он, запинаясь. — К несчастью, сейчас я не могу сказать вам ничего определенного.
— Как же так? Разве вы не хозяин этого стада?
— Дело в том… — Это стадо принадлежит не мне одному.
— у вас есть компаньоны?
— Да, у меня есть компаньон.
— А этот компаньон?
— Видите ли, сеньорита, я хочу быть с вами откровенным и сказать вам все, как есть.
— Я вас слушаю, senor caballero.
— Я и хозяин, и в то же время не хозяин.
— Теперь я вас уже совсем не понимаю.
— А между тем, это очень просто, как вы сейчас увидите.
— Объясните мне, пожалуйста, эту загадку.
— Дон Луи, который ухаживал за мной в то время, когда я лежал больной из-за полученных ран, выказал по отношению ко мне такую искреннюю дружбу охотника, о которой даже и понятия не могут иметь жители городов… Он не только не хотел расставаться со мной, когда я выздоровел, но, узнав, что вследствие неудач, — рассказывать о них слишком долго, — я очутился почти без всяких средств, настоял, чтобы я принимал участие, и, заметьте, не внося денег, во всех операциях, которые он будет осуществлять… Словом, я сделался его полноправным компаньоном и владею половиной стада, не затратив на приобретение не одной унции… Теперь вам понятно, почему я ничего не могу предпринять, не посоветовавшись с ним и не заручившись предварительно его поддержкой.
— Мне кажется, что именно так и должно быть.
— И мне тоже так кажется, сеньорита, и потому, несмотря на желание покончить дело с вами сейчас же, я, к несчастью, не могу этого сделать.
Донья Анжела на минуту призадумалась, а затем сказала с сильно бьющимся сердцем и дрожью в голосе, которую ей не удалось полностью скрыть:
— Но это, по моему мнению, такие пустяки, это легко устроить.
— Я и сам ничего лучшего не желал бы, но только со стыдом должен признаться вам, что даже и представить себе не могу, как можно это устроить.
— Это сущие пустяки. Завтра утром, еще до приезда мажордома, я переговорю с отцом, и уверена, что он будет очень рад, если удастся доставить удовольствие человеку, который оказал ему такую громадную услугу. Вы, со своей стороны, предупредите вашего друга, он зайдет к нам сторговаться с отцом, и все будет кончено.
— И в самом деле, сеньорита. Но как странно, что мне не пришло в голову, что все это можно устроить таким образом.
— Разве только ваш друг… Его ведь, кажется, зовут дон Луи, не так ли?
— Дон Луи, сеньорита. Он принадлежит к одной из самых знатных и старинных фамилий Франции.
— А! Тем лучше! Так вот, я хотела сказать, что, может быть, ваш друг не пожелает иметь дело с моим отцом.
— Я не понимаю, сеньорита, что он может иметь против этого?
— Ах! Откуда я знаю!.. Но еще и тогда, когда он спас жизнь моему отцу и мне самой, этот caballero держал себя с нами так странно, что я боюсь…
— Вы ошибаетесь, сеньорита, предполагая, что дон Луи станет отказываться от такого выгодного предложения…
— Ах, Бог мой! — небрежно проговорила она. — В сущности, все это интересует меня очень мало, и, признаюсь вам, мне вовсе не хотелось бы, чтобы мой проект вызвал хотя бы малейшее разногласие между вами и вашим компаньоном… Предлагая это, я имела в виду исключительно ваши интересы, дон Корнелио.
— Я в этом убежден, сеньорита, и почтительнейше вас за это благодарю, — ответил он растроганным голосом.
— Я знаю только вас одного. Хотя ваш компаньон и оказал мне очень большую услугу, но для меня он, все-таки, только незнакомец, в особенности после того решительного отказа моему отцу, предлагавшему ему свою дружбу.
— Вы совершенно правы, сеньорита, и поверьте, что я по достоинству сумею оценить всю деликатность ваших поступков.
— А между тем, — продолжала она голосом вкрадчивым и слегка насмешливым, — признаюсь вам, мне даже доставит некоторое удовольствие встретиться лицом к лицу с этим странным человеком, хотя бы только за тем, чтобы убедиться, насколько правильно было то мнение, которое я составила о нем.
— Дон Луи, сеньорита, — любезно отвечал испанец, — настоящий кабаллеро, добрый, благородный и великодушный, всегда готовый помочь своим кошельком или шпагой тому, кому требуется его поддержка… С тех пор, как я имею честь жить вместе с ним, я много раз убеждался в величии и благородстве его характера.
— Я очень рада слышать это от вас, сеньор, потому что этот кабаллеро произвел на меня тогда очень дурное впечатление своим более чем диким поступком.
— Это дурное впечатление ошибочно, сеньорита. Что касается дикости, в которой вы его упрекаете, — увы! — это вовсе не дикость, а грусть.
— Как! — вскричала она, причем краска внезапно залила ее лицо. — Вы говорите, что это грусть? Неужели кабаллеро несчастлив?
— Кто же не бывает несчастлив? — отвечал дон Корнелио, вздохнув.
— Но вы, может быть, ошибаетесь?
— Дону Луи пришлось пережить ряд ужасных несчастий… Судите сами: он обожал женщину, сделавшую его отцом очаровательных детей, однажды ночью индейцы напали на его асиенду, подожгли ее, убили его жену и детей, и сам он уцелел каким-то чудом.
— О! Это ужасно! — вскричала она, закрывая лицо руками. — Несчастный человек! Теперь я от всего сердца прощаю ему все, что казалось мне таким странным в нем. Увы! Общество людей должно быть ему в тягость.
— Да, сеньорита, оно тяготит его. Он перенес такое горе, что его ничто и никто не в состоянии утешить, а между тем, когда он узнает, что есть несчастные, судьбу которых можно облегчить, и ему по
