Во время переезда в Гуаймас и во время пребывания графа в городе негодяи старательно скрывали свои намерения, справедливо опасаясь возмездия. Но как только граф уехал в Эрмосильо, они сбросили маски и вместе с такими же, как они, негодяями, которых они сумели разыскать в притонах, расположенных вблизи гавани, снова повели развратную и разгульную жизнь.
Полковник Флорес и дон Антонио не упустили случая с выгодой для себя использовать низкие склонности этих людей, к которым они приставили своих приверженцев. Эти господа ретиво принялись за исполнение своих обязанностей и всеми мерами стали разжигать мятежный дух в отряде графа.
Подосланные двумя врагами графа негодяи ловко пустили слух, что дон Луи умышленно обманул своих соотечественников, а на самом же деле золотоносные россыпи на Планча-де-Плата никогда не существовали и сам он не имел никакой концессии, а заманил с собой французов, потому что преследовал совершенно иную цель, чем та, о которой он объявил своим спутникам.
Сплетня эта, вначале очень слабая, в скором времени подавалась уже как достоверный факт, и среди французов поднялось страшное волнение.
Испуганные офицеры собрались на совет и решили уведомить графа о том, какая серьезная опасность грозила успеху экспедиции.
Полковник Флорес в качестве лица, посланного правительством, присутствовал на совещании и вполне разделял мнение о необходимости послать курьера к графу.
Курьера снарядили и отправили, но он не доехал до Гуаймаса — его перехватили на полпути.
Все это происходило на третий день после отъезда графа. На четвертый день офицер, которому граф поручил временное командование отрядом, помня приказание, отданное ему графом перед отъездом, приказал трубить сбор и приготовился к выступлению в поход.
Французы собрались, но стоило им узнать, зачем их созвали, как в толпе поднялся шум; со всех сторон слышались крики, и самая отборная ругань висела в воздухе.
В это самое время появился полковник Флорес и стал говорить, что в это смутное время самое лучшее было бы подождать возвращения графа, который, получив письмо, отправленное ему накануне с курьером, не замедлит, конечно, поспешить в Гуаймас.
Но командующий отрядом был старый солдат, воевавший в Африке, привыкший к дисциплине и поэтому считавший безусловно необходимым исполнить отданное ему приказание. На советы полковника он сухо отвечал просьбой не вмешиваться в его дела, потому что все это совершенно не касается полковника. Граф отдал ему приказание, и он исполнит во что бы то ни стало то, что ему велел командир.
Полковник Флорес, услышав такой бесцеремонный ответ и понимая, что он поступил на этот раз не совсем тактично, сейчас же изменил свой тон и перешел на сторону офицера, которого всего минуту назад он отговаривал исполнить отданное ему приказание. Он стал советовать не обращать внимания на нежелание солдат повиноваться его приказанию. Офицер только с презрением пожал плечами и, выйдя на середину двора, где солдаты стояли группами по три — четыре человека, громко разговаривая и жестикулируя, приказал горнистам трубить сбор.
Солдаты ответили на сигнал гиканьем и свистом, и крики еще более усилились.
Командир неподвижно стоял на своем месте, скрестив руки на груди.
Когда горнисты проиграли сбор, он вынул часы и спокойно справился, который час.
Бунтовщики исподтишка наблюдали за ним. Остальные офицеры сгруппировались вокруг своего начальника.
— Отправляйтесь к своим частям, господа, — сказал командир офицерам, нисколько не повышая голоса, однако все ясно слышали его слова, — вашим людям достаточно пяти минут, чтобы построиться в ряды. Мы выступаем через четверть часа.
В ответ на эти слова из толпы солдат послышался насмешливый хохот.
Командир вложил саблю в ножны и медленными шагами направился в ту сторону, где стоял один из главных зачинщиков, который, как ему казалось, был виновником бунта.
Человек этот задрожал, видя приближающегося к нему командира, и инстинктивно бросил взгляд назад.
Крики смолкли; солдаты, перешептываясь, с' напряженным вниманием следили за всем происходящим.
Не доходя двух шагов до того места, где стоял волонтер, о котором мы упоминали, командир остановился и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
— Это вы сейчас насмехались надо мной? Тот стоял молча, не отвечая ни слова.
— С вами говорит теперь не начальник, — продолжал офицер, — но человек, оскорбленный вами.
Авантюрист чувствовал, что взгляды его товарищей обращены на него, и он принял свой прежний нахальный вид.
— Ну! А дальше что? — спросил он нагло.
— Дальше? — спокойно сказал офицер. — Вы негодяй!
— Негодяй! — прохрипел тот с яростью. — Ах, так вот как вы заговорили со мной! Берегитесь, это вам может дорого стоить!
— Вы негодяй, повторяю вам еще раз, и я вас сейчас проучу за это как следует.
— Проучить меня? — насмешливо произнес смутьян. — Попробуйте только!
— Дайте саблю этому негодяю, — сказал офицер, обращаясь к стоявшим вблизи него солдатам.
— Саблю, зачем?
— Вы должны дать мне удовлетворение за то, что осмелились оскорбить меня.
— Да, но я не умею драться на саблях.
— А! Так вот что! — продолжал офицер. — Вы меня оскорбляете в надежде, что ваши товарищи поддержат вас, а я один. Но ваши товарищи — честные ребята; они знают меня и не станут меня оскорблять.
— Нет, нет! — закричали несколько голосов.
— Между тем как вы — презренный негодяй, которому нет больше места среди порядочных людей. Я прогоняю вас! Вы не француз!.. Вон!
Затем офицер с силой, какую едва ли можно было подозревать в нем, схватил солдата за шиворот и, повернув его в воздухе, отбросил шагов на двадцать от себя.
Солдат поднялся и бросился бежать со всех ног, преследуемый всеобщим хохотом и гиканьем.
Офицер не ошибся, негодяй не был французом, он был… но к чему открывать его национальность, целая нация не может отвечать за недостатки одного человека!
Когда офицер повернулся, все солдаты уже построились в ряды и молча стояли на своих местах.
Командир не стал ни упрекать, ни бранить мятежников и, по-видимому, совершенно забыл об оказанном ему вначале неповиновении.
Все люди одинаковы: для того чтобы иметь над ними власть, нужно доказать им свое превосходство.
Полковник Флорес остолбенел. Он никак не предполагал, что может произойти что-либо подобное, и решительно ничего не понимал.
— Гм! — пробормотал он сквозь зубы. — Какая энергия! Какое мужество! Я не думаю, что нам удалось бы так легко и так быстро успокоить бунтовщиков!
Командир, убедившись, что отряд теперь не окажет неповиновения, отдал приказание готовиться к выступлению.
Это приказание, повторенное младшими офицерами, было исполнено без малейшего промедления, и солдаты тронулись в поход, имея впереди себя длинный ряд навьюченных багажом мулов и две или три повозки с несколькими больными. Небольшие пушки (граф счел необходимым увеличить артиллерию) везли в середине отряда на мулах. Отряд замыкали кавалеристы, из которых еще десять человек ехали в авангарде.
Дон Антонио Паво приехал в казармы, чтобы проститься с уходившим отрядом.
Французы шли по Гуаймасу ускоренным шагом, провожаемые напутственными криками горожан, расположившихся по всему пути их следования. Мексиканцы желали им благополучного путешествия и успеха в их предприятии.
