— Ну что, Джон? — спросила жена. — Отчего мы стоим? О чем вы говорили так долго? Нет ли чего нового?
— Ничего опасного, Люси, — успокоил ее поселенец, — мы расположимся здесь на ночлег, вот и все.
— Ах, Боже мой! Я сама не знаю, отчего мне вдруг сделалось страшно, точно случилось какое-то несчастье.
— Напротив, все гораздо спокойнее, чем было за это время.
— Почему так, отец? — спросила Диана, высунув свое прелестное личико из-под холщовой занавески.
— Ужасные индейцы, которые так пугали тебя, душечка Диана, наконец-то решили оставить нас в покое; мы не видели ни одного из них в течение всего дня.
— Ах, тем лучше! — с живостью вскричала девушка, от радости захлопав в маленькие ладошки. — Каюсь, я не из храбрых, эти страшные краснокожие люди наводят на меня невообразимый ужас.
— Ну, так больше ты их не увидишь, я надеюсь, — весело произнес Брайт, но, успокаивая дочь, в глубине души думал совсем другое.
— Не угодно ли вам теперь выйти, чтобы мы могли вынуть из телеги все вещи?
— Вынуть все вещи? — повторила жена. — Зачем?
— Очень может быть, — ответил Брайт, не желая открывать настоящую причину, — что мы проведем здесь несколько дней, чтобы дать отдохнуть скоту.
— А-а! Ну хорошо, — согласилась она.
Едва женщины выбрались из телеги, как мужчины принялись вынимать из нее поклажу и складывать ее на землю.
Работа продолжалась около часа. Тем временем Сэм загнал скот, возвратившийся с водопоя, внутрь наскоро сооруженной ограды на вершине холма.
— Так мы расположимся на холме? — заметила миссис Брайт.
— Да, на холме, — ответил муж.
— Пойдем, Диана, — сказала миссис Брайт.
Обе взяли немного кухонной утвари и поднялись на пригорок, где развели огонь и стали готовить ужин.
Как только телега освободилась от поклажи, слуги вместе с Уильямом встали позади, чтобы ее поддерживать, а Джон Брайт взял лошадей под уздцы и хлопнул бичом.
Подъем был крут.
Но благодаря силе лошадей и терпению людей, которые после каждого шага подкладывали под колеса колья и камни, телега наконец достигла вершины.
Остальное не представляло затруднения.
Меньше чем за час был устроен лагерь.
Из тюков и срубленных деревьев переселенцы образовали нечто вроде укрепления в виде широкого круга, в центре которого находился скот, чуть дальше была раскинута палатка для женщин.
Когда все было закончено, Джон Брайт осмотрелся вокруг и остался очень доволен увиденным.
Его семейство было хотя бы на время ограждено от внезапного нападения, тюки и деревья были сложены таким образом, что переселенцы могли стрелять в неприятеля, сами заслоненные укреплением, и с успехом продержаться довольно долго.
Солнце закатилось уже с час, когда все приготовления подошли к концу.
Ужин был готов.
Переселенцы сели около огня и поужинали с аппетитом людей, привыкших к постоянной опасности, а потому не теряющих его даже при величайшем душевном беспокойстве.
После ужина Джон Брайт прочел молитву, как делал это каждый вечер перед сном; присутствующие благоговейно слушали, стоя с непокрытой головой. По окончании молитвы женщины вошли в приготовленную для них палатку.
— Теперь, — сказал Джон Брайт, — надо держать ухо востро. Ночь темна, а месяц всходит поздно. Известное дело, что индейцы обычно нападают ранним утром, когда сон самый крепкий.
Потушили костер, чтобы его свет не выдал местоположения лагеря. Двое слуг растянулись на траве друг возле друга и вскоре заснули, а Джон Брайт с сыном, стоя в противоположных концах лагеря, внимательно наблюдали за окружающей местностью.
ГЛАВА IV. Серый Медведь
Все было тихо вокруг, ничто не нарушало безмолвия прерии.
Что бы ни испытывал охотник при внезапном появлении Серого Медведя, он ничем не выдал своих чувств, так что индеец не мог заметить ни тени беспокойства.
Лицо канадца оставалось спокойным, ни один мускул не дрогнул на нем.
— А! — сказал он. — Приветствую вождя пиеганов. Другом или недругом приходит он?
— Натах-Отан пришел сесть у огня своих бледнолицых братьев и выкурить с ними трубку, — ответил вождь, зорко осматриваясь вокруг.
— Если Серый Медведь подождет минуту, я разведу огонь.
— Пусть Меткая Пуля разведет его; вождь подождет, он пришел беседовать с бледнолицыми, и беседа будет продолжительной.
Канадец пристально посмотрел на краснокожего, но индеец в свою очередь был непроницаем, охотник ничего не смог прочесть в чертах его лица.
Охотник принес несколько охапок сухих ветвей, высек огонь, и вскоре вспыхнуло яркое пламя, которое осветило пригорок.
Индеец подошел к огню, сел возле него, достал из-за пояса трубку и преспокойно стал курить.
Не желая оставаться у него в долгу, Меткая Пуля в точности последовал его примеру с отлично разыгранным равнодушием, и несколько минут эти два человека просидели, пуская друг другу в лицо клубы табачного дыма.
Наконец Серый Медведь прервал молчание.
— Охотник — воин, — произнес он, — зачем же он прячется, как водяная крыса?
Меткая Пуля не счел нужным отвечать на этот намек и хладнокровно продолжал курить, по временам искоса взглядывая на собеседника.
— У черноногих орлиный глаз, — продолжал Серый Медведь, — их зоркий взгляд видит все, что происходит в прерии.
Канадец утвердительно кивнул, однако и на этот раз ничего не ответил. Вождь продолжал:
— Серый Медведь увидел следы своих бледнолицых друзей, его сердце дрогнуло в груди от радости, поэтому он пришел.
Меткая Пуля медленно вынул чубук изо рта и, повернув голову к индейцу, пристально всматривался в него с минуту.
— Повторяю, что мой брат — дорогой гость, — сказал он наконец, — я знаю, что он великий вождь, и рад его видеть.
— О-о-а! — с тонкой улыбкой возразил индеец. — Так ли мой брат доволен моим присутствием, как говорит?
— Почему бы мне не быть довольным, вождь?
— Мой брат не простил черноногим, что они привязали его к столбу пыток.
Канадец презрительно пожал плечами и холодно ответил:
— Полноте, вождь, с какой стати мне не прощать вам или вашему племени? Война есть война. В чем мне упрекать вас? Вы хотели убить меня, я ушел от вас, мы квиты.
— Правду ли говорит Меткая Пуля, действительно ли он забыл про это? — спросил индеец с некоторым оживлением.
— Почему же нет? — спокойно ответил канадец. — Мой язык не раздвоен, мой рот произносит слова, исходящие из сердца; я не забыл тех пыток, каким вы подвергали меня, это было бы ложью, но я простил их.
— О-о-а! Мой брат великодушен.
