Гулл, водившейся на юге. Он зевал, перед ним был высокий кубок, в нем пылал синим пламенем какой-то напиток.
– Здравствуй, Великий Гражданин, – произнес инквизитор-аналитик.
– Здравствуй, пожиратель слухов, – усмехнулся Святой Материалист – высокий ростом, когда-то красивый, а теперь постаревший, морщинистый человек. Его голубые глаза были цепкими, и в них птицами в клетке бились смешинки.
Ирония, обидные ярлыки, словесные подначки – таков был стиль Святого Материалиста, и обижаться на это было примерно то же, что злиться на град или извержение вулкана.
– На, поешь. Труды утомили тебя, – Святой Материалист протянул Блишону персик и улыбнулся – почти добро.
Инквизитор-аналитик с трудом попытался придать лицу благодарное выражение, но собеседник отмахнулся и небрежно произнес:
– Не старайся. Ты же ненавидишь персики. Я дал тебе его в знак того, чтобы ты быстрее изложил все и выбросил его на выходе. Чтобы он больше не терзал твои ноздри.
Блишон кивнул. Он действительно ненавидел персики, но не представлял, как об этом стало известно Святому Материалисту, поскольку скрывал свои привычки так же старательно, как и мысли.
– Внестатистический выброс аномалий в последние дни, – произнес инквизитор-аналитик.
– Я уже слышал это. Дальше.
– Вот выкладки…
– Оставь их на столе. Продолжай.
– Похоже, появились носители.
– Люди?
– Пока знаю об одном человеке. Неизвестный в странной одежде объявился в лавке гражданина Грюшона, частного торговца… Он возник из ниоткуда.
– Из ниоткуда, – задумчиво произнес Святой Материалист, покусывая перо птицы.
– В то же время в Париже видели двоих людей странного вида. Чернокожий, нездорово тучный негр…
– Негр? – удивился Святой Материалист.
– Именно… Один из городских клошаров распространяет слухи, что эти двое появились в Парижском Булонском парке.
– Тоже ниоткуда?
– Да.
– Столько жертв галлюцинаций?
– Это не были галлюцинации. Это было на самом деле. Инквизитор-аналитик встал и припал перед Святым Материалистом на одно колено.
– Отпусти мне грехи, Великий Гражданин. Я грешен в словах и мыслях, – попросил инквизитор- аналитик.
Святой Материалист насмешливо посмотрел на него. Встал, взял в углу полуметровый штырь с несколькими шестеренками на конце из нержавеющей стали. Вернувшись к коленопреклоненному Блишону, он коснулся палкой с шестеренкой его головы, произнося:
– Я отпускаю тебе этот грех!
Он бесцеремонно, как ненужную железяку, отбросил «скипетр» и вернулся на диван.
– Самый большой грех – это грех умолчания по отношению ко мне, – произнес вкрадчиво он. – Расскажи все, что тебе известно об этих еретиках.
– Возможно, они пришли оттуда. Из за границ Большой Сферы.
– Я отпущу тебе и этот грех. Где они сейчас?
– Удалось схватить только одного.
– И где же он сейчас? – в спокойном голосе Великого Гражданина скользнули нотки нетерпения.
– Его приговорили к отсечению головы.
– Я хочу его видеть.
– Поздно, – произнес, тупя взор, инквизитор-аналитик. И, натолкнувшись на жесткий взор хозяина, произнес поспешно: – Но мы найдем остальных…
В узкую бойницу окна, забранного решеткой, Сомов больше не смотрел. Да и вообще не вставал со своего неудобного деревянного ложа, напоминавшего старинные арестантские нары. Он впал в оцепенение. В голове была какая-то сумятица из маловразумительных мыслей. Никак не верилось, что деревянная конструкция с железным ножом создана для того, чтобы вскоре с щелканьем отсечь голову. Его, госпитальера Сомова, голову! Когда он пытался осмыслить этот факт, то подкатывала тошнота и внутри образовывалась пустота, в которую валились все эмоции.
– Эй, еретик! Кончай ночевать! Пришла пора приготовиться к вечному сну…
Эти слова вывели Сомова из состояния транса.
