моих ушах, точно угроза; если вы оказываете услугу, мне, наперекор очевидности, так и сдается, что услуга ваша превратится для меня в смертельную обиду. В эти минуты…
— Что же в эти минуты?
— Вы наводите на меня такой страх, что кровь стынет в жилах.
— Уж не предчувствие ли это, сеньор дон Хесус? — ответил Лоран, даже не моргнув. — А ведь предчувствия посылаются Богом, ими пренебрегать нельзя.
— Вот вы опять насмехаетесь надо мной, страшный вы человек!
— Насмехаюсь? Нисколько. Я вовсе не шучу.
— Вот то-то меня и огорчает, граф, что я никогда не знаю, враг вы мне или друг.
— Зачем же мне быть вашим врагом, сеньор дон Хесус? — возразил Лоран, взглянув на него так пристально, что тот вздрогнул и невольно опустил глаза.
— Этот вопрос я и задаю себе: мы познакомились только несколько дней назад, никогда прежде мы не встречались. Случай свел нас, когда мы оба вовсе этого не ожидали.
— Случай иногда так удачно сводит.
— Я и не жалуюсь на него, наши отношения с самого начала были самыми дружескими.
— Согласен, но что же вы заключаете из этого стечения обстоятельств, сеньор дон Хесус
— Ничего не заключаю, напротив, доискиваюсь.
— Можно дать вам один совет?
— Любезный граф, совет от вас мне всегда приятен.
— Вы очень любезны… Не ищите, поверьте, это будет напрасно.
— Но почему?
— Боже мой! Все очень просто: доискиваются только того, что существует, вы же хотите отыскать то, то создано одним вашим воспаленным воображением.
— Ваши слова доставляют мне величайшую отраду и сваливают тяжелое бремя…
— С вашей совести, — подсказал Лоран, улыбаясь.
— Вовсе нет! — вскричал асиендадо. — Моя совесть совершенно спокойна.
— Разумеется, когда за свою жизнь не сделал никому вреда, — насмешливо согласился капитан.
Асиендадо покосился на него, потом, охваченный внезапным порывом гнева, хлестнул лошадь так, что та помчалась со всех ног.
— Что это с моим отцом, дон Фернандо? — с беспокойством спросила донья Флора.
— Не знаю, сеньорита, это с ним произошло внезапно. Если бы дело было не под вечер, я приписал бы это действию солнца.
Но дон Хесус уже успел побороть свой гнев и вернулся на прежнее место возле молодого человека.
— Простите, дон Фернандо, — сказал он, — моя лошадь споткнулась, и я вообразил, что она понесла.
— Я видел, — вежливо поддакнул флибустьер.
— Итак, вы говорили?..
— Ничего я не говорил, сеньор, смею вас уверить, — по крайней мере, я ничего не помню.
— А! Значит, мне показалось.
— Скоро мы доедем до асиенды?
— Вы устали?
— Признаться, да. Я не привык к большим переездам, а путь этот, не во гнев будь сказано, довольно длинен; я не такой железный, как вы, дон Хесус, дорога меня утомляет.
— Это с непривычки, когда всегда пользуешься удобствами жизни…
— Именно, сеньор, я очень избалован удобствами.
— Так утешьтесь, дон Фернандо, мы близко к цели. Когда мы обогнем этот густой кустарник, что виднеется слева в ста шагах впереди, до асиенды останется всего четверть мили. Она окажется у нас прямо перед глазами.
— Во всем своем великолепии, — напыщенно произнес Лоран.
— Ни минуты без насмешки!
— Что прикажете? Такая натура! Я смеюсь над всем — над грустным и над смешным. Следует принимать меня таким, каков я есть… Однако благодарю вас за это известие, сеньор дон Хесус; откровенно говоря, я не прочь поскорее добраться до места — совсем разбит.
— Гм! Я считал вас бодрее.
— И обманулись! Как видите, воля у меня есть, а сил не хватает. Кроме того, подумайте, что я еще далеко не у цели!
— Как?
— Да ведь я еду в Чагрес.
— Знаю, но не сегодня же, надеюсь?
— Нет, разумеется, хоть бы судьба всего моего состояния зависела от этого.
— Ну вот, завтра вы отдохнете и будете в порядке, вот увидите.
— Дай-то Бог!
Разговаривая таким образом без особенной последовательности, они быстро приближались к асиенде дель-Райо.
Стало темнеть, и человек пятьдесят пеонов с факелами в руках бегом спускались с горы и приветствовали возвращение господина громкими криками.
Люди эти, которые бежали в темноте, размахивая зажженными факелами, придавали окружающей картине нереальный, фантастический характер.
Спустя двадцать минут путешественники уже въезжали во двор асиенды.
Капеллан и мажордом ждали у больших ворот; они поздравили прибывших с благополучным приездом.
Путешественники спешились.
Хотя Лоран и жаловался на усталость, однако он проворно соскочил наземь и подбежал к дамам, чтобы помочь им сойти.
— Поручаю тебе слуг его сиятельства графа дона Фернандо де Кастель-Морено, — обратился асиендадо к мажордому, — смотри, чтобы им было хорошо.
Мажордом почтительно поклонился.
Дон Хесус Ордоньес вошел в дом, за ним — две девушки, граф и отец Санчес, который, завидев Лорана, по своему обыкновению тотчас опустил капюшон на лоб.
Все разошлись по своим комнатам, чтобы в ожидании ужина привести в порядок свой туалет, очень нуждавшийся в этом после продолжительного переезда.
Графу отвели ту же комнату, где он был в предыдущий раз. Мигель Баск и паж уже ждали его там.
Лоран переоделся: платье на нем было в крови и во многих местах разорвано.
— Схватка была не на шутку, ваше сиятельство? — спросил Мигель, помогая капитану одеваться.
— Пустяковая, — ответил молодой человек на басконском наречии, которое приводит ученых в отчаяние. — Шайка негров с безобразным Каскабелем во главе похитила дочь нашего друга Хосе.
— Ага!
— Несколько индейцев бросились вслед за ними. Будучи в явном меньшинстве по сравнению с неграми, они отважно ринулись на них и полегли бы все, не подоспей мы, на их счастье, как раз вовремя. Девушку мы вызволили, а мерзавцев перебили. Юлиан выстрелом раздробил руку Каскабелю, и тот с ревом ударился в бегство; за ним разбежались и остальные ночные птицы. Вот и вся история.
— Бедный Хосе! Я рад за него, что все так хорошо закончилось.
— Я тоже. Разумеется, я не заикнулся обо всем этом дону Хесусу. Я сочинил целую историю о засаде свирепых флибустьеров, бежавших из Панамы, прибавил к своему рассказу ожесточенный бой и угодил в его мнении прямо в герои. Он меня боится теперь, как черта, что мне на руку; надо поддерживать его в этом полезном настроении.
— Это будет не трудно, — с гримасой пренебрежения ответил Мигель, — редко мне приходилось видеть такого подлого труса. Все время вашего отсутствия он бил себя в грудь и бормотал молитвы, дрожа как осиновый лист.
