Морские титаны

исполнишь возложенное на тебя поручение, вот эти десять унций, которые я отдаю коррехидору, он передаст тебе. Доволен ты теперь, дружок?

— Все лучше, чем сто палок; с вами, по крайней мере, можно разговаривать, не то что с этим — у него одни угрозы на языке.

— Ну, довольно, теперь ступай с сеньором коррехидором. Предписывать вам торопиться, думаю, лишнее, любезный дон Кристобаль.

— Положитесь на меня, сеньор дон Рамон, я не потеряю ни минуты.

— А вы, дон Хесус Ордоньес, вольны идти, вы свободны. Асиендадо не заставил повторять приглашения дважды; он поклонился и немедленно вышел.

Дон Рамон остался один.

Было два часа ночи.

В первую минуту губернатор не знал, на что ему решиться, он пребывал в сильном недоумении. Факты, представленные ему доном Ордоньесом, казались неоспоримыми; не могло быть и тени сомнения относительно виновности мни Лораном, тем флибустьером, который наравне с Монбаром слыл одним из самых страшных предводителей Береговых братьев.

Дон Рамон собрался было пойти к дочери и рассказать ей о случившемся, дабы по возможности объяснить, что при настоящем положении дел никак нельзя щадить человека столь опасного, присутствие которого, особенно в свете ожидаемой атаки флибустьеров, могло быть причиной не только серьезных затруднений, но и, пожалуй, если не поспешить схватить его, самых ужасных событий в городе.

Но затем, подумав, что дочь его спит, что она принимает в этом человеке живое участие, так как видит в нем своего спасителя, дон Рамон решил оставить ее в неведении относительно мер, принятых против него, а уж потом, когда все будет исполнено, он увидит, как ему лучше поступить.

На самом деле дона Рамона более всего страшили слезы и мольбы дочери; у него не хватало духа сопротивляться им.

Таким образом, он оставался довольно долго в мучительном недоумении. Наконец часам к трем утра губернатор велел оседлать трех лошадей, одну для себя, двух для слуг; когда это приказание исполнили, он вышел из дома и поехал к полковнику, который в отсутствие генерала Альбасейте командовал военными силами.

Дон Рамон убедился, что никоим образом не может уклониться от своего долга, и принял наконец решение действовать энергично.

Дом полковника находился в довольно отдаленном квартале. Все уже спали, пришлось стучать у ворот, потом будить полковника и наконец дать ему время привести себя в порядок, чтобы выйти к губернатору в сколько-нибудь приличном виде; все это тянулось страшно долго.

Наконец приступили к объяснениям. Дон Рамон и полковник стали придумывать наилучшее средство захватить флибустьера врасплох прежде, чем он успеет бежать; потом пришлось отправляться в казарму собирать солдат, раздавать им боеприпасы, офицеров снабжать инструкциями — словом, все эти переезды взад-вперед, эти распоряжения и разговоры отняли массу времени. Ночь была уже на исходе, когда войско наконец было готово выступить.

Оно вышло из казарм только часов в пять утра. Были собраны значительные силы в расчете на несомненный успех.

Тысяча пятьсот человек шли, чтобы захватить одного. Правда, имя того, кого хотели схватить, леденило всех ужасом.

Вперед продвигались неслышным шагом и с величайшими предосторожностями.

Губернатор сам хотел присутствовать при исполнении отданных им приказаний. Он ехал верхом во главе колонны.

Когда достигли перекрестка у поворота на улицу, где находился Цветочный дом, войско разделилось на четыре части, каждая из которых пошла своей дорогой, однако таким образом, чтобы сойтись в одной точке, то есть у Цветочного дома.

Через десять минут дом был окружен со всех сторон.

Когда дон Рамон лично удостоверился в том, что вышеозначенный маневр исполнен, он подал знак.

Алькальд с четырьмя альгвазилами подошел к решетке и постучал по ней три раза серебристым набалдашником трости, которую держал в руке как знак своего звания. Калитка отворилась, и в нее выглянуло насмешливое лицо Мигеля Баска.

— Что вам угодно, сеньор? — спросил он насмешливо.

— Отворите, приказываю вам именем короля!

— Именем короля? Которого же? — все так же насмешливо осведомился Мигель.

— Покажите приказ, — сухо бросил губернатор. Алькальд поклонился, потом развернул большой лист и тем плачевным голосом, который неизвестно почему принимают официальные лица при исполнении своих служебных обязанностей, принялся читать:

Именем его католического величества дона Карлоса Второго, Короля Испании и Обеих Индий, я, дон Луис Хосе Бустаменте…

— К делу! — воскликнул Мигель. Алькальд продолжал невозмутимо:

…Сантьяго Хуан де Мендоса-и-Рабоса-и-Пераль-и-Кастанья, главный алькальд города Панамы, объявляю ниже-реченному…

— Да к делу же, ради всех Святых! — еще раз воскликнул Мигель.

…Лорану, известному разбойнику, противозаконно скрывающемуся под именами и титулами дона Фернандо графа де Кастель-Морено, пойманному и уличенному в государственной измене, главным образом против нашего господина и властителя, короля…

— Дойдете ли вы наконец до дела? Алькальд продолжал читать ровным голосом:

…что он обязан отдать себя в мои руки, дабы можно было немедленно приступить к суду. Сделать это ему предписывается добровольно, без малейшей попытки к неповиновению, иначе я, нижеподписавшийся алькальд, предупреждаю его, что он будет к этому принужден всеми законными мерами, на случай чего мной привлечены значительные военные силы.

— Попробуйте! — пробурчал Мигель.

Настоящее приказание, данное мне от имени короля его превосходительством доном Рамоном де Ла Крусом, капитан-генералом и губернатором этого вышереченного города, с исполнительной властью…

— Ступай к черту со своей исполнительной властью и со своими солдатами, осел! — крикнул Мигель и захлопнул калитку перед самым носом алькальда.

— Что прикажете делать, ваше превосходительство? — обратился сановник к губернатору, оторопев от такой неожиданности и складывая лист.

— Повторите требование троекратно, как установлено законом.

Алькальд поднял кверху свой жезл.

Три трубача, стоявшие за ним, проиграли сигнал.

Затем началось чтение указа.

Три раза трубачи играли сигнал, три раза повторили требование сдаться.

Все было напрасно; Цветочный дом оставался безмолвен как могила.

Необходимо было положить этому конец. Дон Рамон прекрасно понимал, насколько глупо положение тысячи пятисот человек, которых вяжет по рукам единственный противник.

Солдаты едва сдерживали нетерпение и гнев.

— Пусть же их кров падет на их собственные головы! — воскликнул губернатор. — Вперед, солдаты! Долой решетку!

Человек сорок или пятьдесят ринулись на железную решетку с заступами, топорами и мотыгами.

Однако, из опасения какой-либо засады, дон Рамон приказал сперва дать залп по ее деревянным заслонам.

Заслоны эти, вероятно заранее снятые со своих мест, разом упали.

Солдаты испустили крик торжества, но он немедленно превратился в стон.

Из-за решетки был открыт неумолкаемый огонь, а главное, метко направленный; он положил на месте