— Чего?
Выслушав все, Егорий нахмурился, но потом лик его просветлел, и он удовлетворенно погладил бороду.
— Ну что ж, давай сделаем так…
АТЛАНТИДА.ТРЕВОГИ КАРТАНАГА
Картанаг возлежал на резном ложе красного дерева, облокотившись на мягкие подушки. Рядом с ним на полу сидела глухонемая белокурая рабыня, и он гладил пальцами ее шею. Иногда пальцы твердели и сжимали «шею рабыни — девушка в страхе расширяла глаза. Она знала, что однажды эти пальцы могут не разжаться. И она знала, как немного стоит ее жизнь, принадлежащая такому хозяину, как советник Императора. Перед ложем на коленях сидел Пантеомон.
— Ты узнал, куда направился корабль с принцем? — спросил Картанаг.
— Нет. Принц никому не сказал ничего внятного. Но я знаю, что куда-то на юг.
— На юг, — задумчиво повторил Картанаг. Он отпихнул ногой рабыню, так что та упала на камни, встал, прошелся по комнате, подошел к окну с прозрачным стеклом, откуда открывался вид на парк. При солнечном свете он производил не менее жуткое впечатление, чем при луне. Вроде бы ничего особенного, но строения и деревья были расположены таким образом, что пробуждали самые глубинные страхи. Сумасшедший архитектор был гениален.
— Что у нас там на юге? Провинция Саат? — произнес недовольно Картанаг.
— Да. Самая южная провинция Атлантиды. Но чтобы доплыть дотуда — необязательно брать столько воды и продовольствия. Они готовились к дальней дороге.
— Ты уверен в этом?
— Наши люди сообщили, что видели галеру принца, уходящую за Мальканские острова.
— Юг. Огромные пространства без единого клочка суши. Неужели они пошли к холодному континенту?
— Вряд ли. Что делать там? Смотреть, как все большие пространства захватывают льды? Люди ушли оттуда тысячелетия назад.
— Тогда что?
— Может быть, Клебос?
— Остров великанов, — Картанаг зло посмотрел на Пантеомона. — Ты говоришь всерьез?
— Я предполагаю.
— Парпидас. Они самоубийцы?
— Вряд ли.
— Парпидас, — Картанаг задумался, потом кивнул. — Что ж, вполне возможно.
— Они ищут там амулет амулетов?
— Там нет Саамарита. Нет, исключено.
— Так, может, они ищут там нечто, что поможет найти амулет амулетов? — предположил Пантеомон.
Картанаг заметался по комнате. Он мерил несколько минут ее шагами, как ягуар клетку. Потом упал на подушки.
— Да. Скорее всего у великана есть ключ.
— Но это не значит, что они его получат, — усмехнулся Пантеомон.
— Ты недооцениваешь Видящего мага.
— Видящий или невидящий, но с Клебоса еще никто не возвращался.
— Они вернутся. Видящий маг любит принца, как сына. И он не двинулся бы в путь с ним, если бы надежда на успех была мала. Они вернутся и привезут нечто. Мне нужно знать, что именно. Я хочу проникнуть в их планы. И сделаешь это ты, мой верный слуга.
Пантеомона передернуло. Он вспомнил, как помогла проникнуть в планы Видящего мага тоже верная советнику Элимонора. Пантеомон не даст сотворить с собой такого. Хозяин ошибается, если думает, что у него выйдет это надругательство.
Но у советника были другие планы.
— Когда они вернутся, ты змеей проползешь в дом нашего врага:
— Как? Хакмас видит людей насквозь. И он не допустит постороннего в свою обитель.
— Он видит насквозь явления, предметы, потоки судеб. Но не людей. И он слаб. Знаешь, какая главная его слабость?
— Какая, хозяин?
— Слабость сострадания…
РУСЬ. РАЗБОЙ НАБОЛЬШОЙ ДОРОГЕ
Жилистый, крепко сколоченный, разозленный Лука размахнулся и врезал Герасиму Косорукому по уху. Тот упал с каким-то крысиным писком на землю, но тут же вскочил, и в его руке блеснул нож.
— Неправильно кости кидаешь! Жулишь! — истошно орал Лука.
— Это ты жулишь, пакостник! Неправильно смотришь. Счас я тебя вспорю!
Махонький, тщедушный Косорукий повел перед собой ножом. Владел он им мастерски, как никто другой. Притом не только резал и колол, но и, обученный басурманским премудростям, мог метать его так, что тот входил в тело, как в масло.
На лице Луки на миг промелькнул испуг, он отскочил назад, прижался к дереву, но тут рука его нащупала прислоненную к стволу дубину, он воспрянул духом и бойко заорал:
— Ну, пентюх, подь сюда! Дубинушка-то моя прогуляется тебе по хребту!
На морщинистом, как печеное яблоко, лице Косорукого заиграла зловещая улыбка.
— Счас вспорю.
— Отдай деньгу! — крикнул Лука.
— Накось, выкуси! — продемонстрировал Косорукий Герасим кукиш, а потом со свистом еще взмахнул своим здоровенным ножом.
Назревала кровавая свара — дело привычное. По злобе своей лютой разбойники давным-давно извели бы друг друга, пожрали бы, как дикие звери, но на то существует атаман, чтобы лишних смертоубийств не допускать и от самоуничтожения шайку оградить. Но сейчас атаман был в отъезде, и вот-вот должна была пролиться кровь.
Лука сделал шаг, занес длинную суковатую дубину, но Косорукий оказался проворнее, отскочил в сторону и сжал нож обеими руками, готовый к смертельному броску.
— А ну цыц! — крикнул Сила, как всегда сидевший в кругу в привычной компании и строгавший какую-то деревяшку. — Не то обоих за ноги — и в болото… Ишь, распетушились. Ну чего ты. Лука, зенки бесстыжие пялишь да дубиной своей машешь? Иль, может, богатырь, хочешь со мной силой померяться?
— Да чего уж там, — махнул рукой Лука. — Скажи, чтобы этот паршивец деньгу отдал. Ведь жульски кидает.
— Проиграл так проиграл — за дурь свою и расплачивайся, — отмахнулся Сила.
Драчуны нехотя разошлись. Лука отправился чинить прохудившийся кафтан, а Косорукий забился в дальний угол за землянкой и предался любимому занятию — начал в который раз пересчитывать да поглаживать ласково монеты из пришитого к поясу кошеля, который он всегда таскал с собой. При этом в его очах появился безумный, лихорадочный блеск. Казалось, будто его душа и недобрый дух, витающий вокруг этих денег, составляли сейчас единое целое. Не придумано людьми было такого греха, который не согласился бы взять на себя из-за этих самых золотых монет Косорукий Герасим.
После неудавшейся потасовки над логовом повисла обычная зеленая, болотная скука. Привычные лень и отупение овладели разбойниками, будто кровь их мерзла в жилах, а воздух стал вязким и стеснял не только движения, но и мысли.
— А ну-ка, кто поразвлечься хочет? — вдруг крикнул Мефодий Пузо. — Я лягу, а вы меня будете поленом по брюху охаживать.
— Давай, — с готовностью вскочил татарин и заулыбался своей беззубой улыбкой, предчувствуя грубую забаву, которая немного разгонит застоявшуюся кровь.
— Кто мне поленом врежет и дых собьет — тому я деньгу даю. А уж коль не собьет дых, тот мне жратву и брагу ставит. Э, только Евлампию и Силе не бить.
