Вода в бассейне зашумела, потом забурлила, как будто подогретая на сильном огне.
Чудовища сначала начали пыхтеть, подобно паровым котлам. Наконец, раскрыв во всю ширину свои громадные пасти, они принялись реветь.
О, этот рев крокодилов!.. Он безмерен, как море, глубок, как русло реки, минутами так же глух, как звук под водою, шумя, как бурный морской прилив, встречающий преграды, он так же ужасен, как само животное. В нем слышится мука существа низшего и злого, для которого жизнь так же неясна, как кошмар; слышится возмущение сильного и жадного, но голодного животного; бессознательная ненависть зверя к человеку, этому тирану, который все укрощает и порабощает.
Рев этот поднял огромный нильский крокодил, другие присоединились к нему, а затем и все, высунув головы из воды, повернулись к сумасшедшему, рассвирепевшие от собственного рева и раскатов грома, они превратили обширный зал с белыми стенами в нечто похожее по гулу на знаменитого медного быка, наполненного жертвами, погибавшими в его раскаленной утробе. Боа, удавы, ядовитые змеи судорожно свивались в кольца и распрямлялись, как на пружинах.
Вдруг луч света скользнул с листьев пальмы на взволнованную поверхность бассейна. Это не был свет молнии: он был желтый и ровный.
Сумасшедший, увидя подле себя маленького человека в черной шапочке и длинном сюртуке, наводившего на него пламя свечи, чтобы лучше разглядеть его, испустил крик, который окончательно взбесил крокодилов: многие из них забились головами о решетку. Один из самых крупных крокодилов бросился на решетку, зацепился за ее железное острие складками кожи на шее, так что вся голова выдавалась за оградой, и повис в таком положении. Маленький человечек, поставив на пол подсвечник, взял палку, стоявшую в углу, освободил ею крокодила, и отбросил его в воду. Затем он ловко нанес несколько ударов другим.
Сумасшедший заметил, что вид у него суровый. Очки в золотой оправе придали еще больше блеска его маленьким, живым глазам. Щеки были румяные, нос толстый и крючком, рот без зубов, губы сомкнуты, борода еще черная, короткая и густая. Из-под шапочки выглядывали волосы с проседью. Крокодилы, несомненно знавшие его, испугались и замолчали.
— Зачем это вы здесь заперлись? — сказал он — Вы, конечно, не имели намерения украсть одного из этих животных?
Голос этого человека один только раздававшийся в зверинце, казался сумасшедшему громче рева крокодилов. Он обеими руками схватился за голову, как будто не давая ей развалиться.
— Очень много вам позволяют, мой бедный друг — сказал с добродушным видом Онора Мери.
— Да, строго говоря, вас и наказать-то теперь не за что. Ведь в этот момент вы переживаете кризис. Пойдемте-ка ко мне отдохнуть.
Инстинктивным движением сумасшедший ухватился за решетку. Крокодилы подстерегали его и один из них бросился, чтобы схватить человека, так неосторожно приблизившегося к ним.
Но препаратор нанес дерзкому сильный удар по голове палкой, которую он не выпускал из рук, и животное, зарычав, снова бросилось в воду. Это было сигналом для новых криков.
— Идите, я вам приказываю! — сказал Онора, посмотрев пристально в глаза сумасшедшему.
Тот скорчился и повиновался.
Они прошли в лабораторию и поднялись по узкой лестнице. Пройдя ступеней двадцать и открыв дверь, они вошли в большую комнату. Первоначально она разделялась на четыре комнатки, но Онора Мери, не любя тесноты, велел сломать перегородки. Он говорил, что маленькие комнаты похожи на гробы, где не хватает воздуха. Здесь было все его имущество, которое сумасшедший оглядывал беспокойными взглядами, придавив своими худыми пальцами височную артерию, как бы стараясь задержать ее биение.
Привыкший жить в смрадной лачуге, он, может быть, был стеснен полным порядком этой комнаты, стены которой были заставлены книгами. Постель, помещавшаяся в алькове, была закрыта пунцовым шелковым пологом. Здесь было два камина, один из мрамора, украшенный бюстом Реймона Сильвестра, другой, помещавшийся под навесом, не оставлял никакого сомнения на счет того, что здесь помещалась лаборатория. И в самом деле, тут стояли тигли, колбы, перегонный куб, кастрюли, из которых одна серебряная, самовар, глиняные и фарфоровые горшки. Дубовый шкаф с посудой и бельем также получил место среди библиотеки. Препаратор был слишком беден, чтобы держать слугу и питался большей частью молоком и яйцами; время от времени он велел приносить себе мясное блюдо, иногда же, когда он чувствовал потребность в маленьком отдыхе, он забавлялся тем, что готовил в своей посуде, кастрюлях ив перегонном кубе затейливые блюда и напитки. Середина комнаты была занята большими, некрашеными деревянными столами на подмостках и конторкой с ящиками. На столах лежало много вещей, ни к чему негодных по понятиям профана, но полных смысла для человека науки: кости, рисунки, микроскоп, маленькие ножики различных форм, бесформенные остатки животных, микроскопические препараты, увеличительные стекла, ножницы, микротомы, открытые книги, губки, яды, тазы с водой, банки со спиртом. На конторке лежала рукопись.
Сумасшедший осмотрел все это, повернулся лицом к бюсту и стал пристально смотреть на него.
— Разве вы знали моего друга, Реймона Сильвестра? — спросил Онора.
— Реймона Сильвестра?.. Нет, нет, мой добрый господин! Уверяю вас, нет!.. Почему же бы я его знал?.. Да, зачем бы я его знал?
Согнув свое длинное тело и опустив голову, сумасшедший направился к дверям.
Онора Мери последовал за ним и остановил его.
— Вы не уйдете, прежде чем не ответите на все мои вопросы. Как вас зовут?
Сумасшедший притворился, что не расслышал вопроса.
— Как вас зовут? — повторил Онора, схватив его за руку.
Дрожа всем телом, сумасшедший съежился, как дикий зверь, собирающийся — рыгнуть. В полумраке этой обширной комнаты, освещенной только коптящей свечой его лицо являлось светлым пятном, как будто луна, выглядывающая из-за легких облаков
Чтобы подчинить его своей воле, Онора приблизился к нему так близко, что их дыхания смешивались, а большие носы их почти касались друг друга. Зрение сумасшедшего было неприятно поражено очками старика, блестевшими, как маленькие зеркала. Он закрыл веки, попробовал отвернуться. Напрасно, он находил очки все на одном и том же расстоянии от своего лица и все тот же упорный взгляд, обращенный на него. Скоро он перестал бороться и глухо, жалобно застонал Он как бы окаменел и стоял неподвижно.
Онора Мери погрузил его в каталептический сон. Этот человек стал теперь его вещью. Онора мог по своему желанию заставить его делать дурное или хорошее, заставить его страдать или сделаться счастливым.
— Ступай, сядь около камина, — приказал он
С открытыми, но неподвижными, как у слепого, глазами, субъект подошел и сел,
— Как тебя зовут?
— Адриян Брюно.
Онора вздрогнул, хотя и ожидал этого ответа уже десять лет. Волнение сдавило ему горло, так что несколько секунд он был не в состоянии продолжать допрос.
— Сотоварищ Реймона Сильвестра! — произнес он, наконец, неуверенным голосом.
— Нет! Нет! — стонал сумасшедший. О! Зачем вы меня мучаете!
— Почему же ты мучаешься, когда с тобой говорят о моем друге?
Сумасшедший заворчал и попробовал проснуться.
Но Онора приблизился к нему, направил в его глаза блеск своих очков, и между тем, как несчастный повалился на стул, вытянувшись всем телом и опрокинув назад голову, он сказал:
— Напрасно ты стараешься отнекиваться, ты знал Реймона Сильвестра… Ты выдал себя упорством, с которым ты смотрел на его бюст, и своим смущением, когда я произнес его имя… Скажи, почему ты смущаешься?
— Нет, нет, нет!
— Какой глупый ответ! Ты в моей власти, подлый раб. В том состоянии, в котором ты находишься теперь, я могу тебя ругать, мучить и после твоего пробуждения ты не будешь даже знать, что с тобой было. Чтобы легче заставить тебя слушаться, я хочу убедить тебя в бесполезности твоего сопротивления. Вот уже
