— Ну да. «Черное и белое, Свет и Тьма». Вот читаю старинную рукопись. Она полна этими рассуждениями. Нет, Аля, добро и зло всего лишь противоречия внутри каждого из нас. Или человек способен жить среди себе подобных и относиться к ним как к себе самому, хотя бы стремиться к этому и жить по установленным правилам, или не способен, и ему нравится нарушать эти правила. Чем более серьезные правила он нарушает, чем более разрушительным страстям предается, тем больше в нем зла. Все очень просто.
— «Все очень просто, сказка — обман», как пел Макаревич.
— Согласен.
— А я не согласна. Вам не кажется, что добро и зло существуют вне зависимости от каждого индивидуума, вне его? Что они являются отдельными могущественными, может, и разумными силами и стремятся увлечь не только человека, но и целые народы, может, все человечество? Иногда зло прорывает все преграды и плотины. Оно увлекает за собой людей, как увлекает цунами песчинки. Гитлер, Пол Пот. Две мировые войны. Это только, заметьте, двадцатый век. В движении человеческих масс, сплоченных единой черной силой, всегда было что-то мистическое. Вторжение мирового хаоса.
— Понятно. Черти воду мутят.
— А что, и мутят.
— И черти... Бог с ними, со всеми.
— Послушайте, а что за рукопись, о которой вы мне говорили?
— По случаю досталась.
— Дадите посмотреть?
— Пожалуйста. — Я протянул ей папку.
Аля углубилась в чтение. Читала она быстро, перелистывала одну страницу за другой. Я задал ей несколько вопросов по поводу прочитанного и убедился, что она ничего не упускает и все запоминает. Наконец, она пододвинула ко мне папку, чем очень меня порадовала. Мне уже начинала надоедать эта изба-читальня.
— Ну как?
— Очень интересно... И очень важно.
— Для кого важно?
— Возможно, что для вас... и для меня... Виктор, неужели вы ничего не чувствуете?
— Почему же ничего? Я чувствую, что у вас ладный и модный костюм, новая прическа, приятные духи. И что вообще вы мне нравитесь.
— Расскажите, пожалуйста, что с вами произошло после автокатастрофы? — произнесла она строгим и требовательным тоном. — Если, конечно, это не военная тайна.
— Да вроде нет.
Что-то меня озадачило в ее голосе. И я выложил ей все. И об убийстве, и об убийце, и о происшествии в Морге. Естественно, по возможности окрасив все в легкие цинично-ироничные тона, — иначе получилось бы трагическое повествование в стиле Хичкока.
— Что вы, Аля, скажете по поводу этой печальной истории? — улыбнулся я.
— Тот патологоанатом сказал вам, что в нашу жизнь ворвался потусторонний мир. Он всегда рядом с нами, но обычно его присутствие ненавязчиво и незаметно, так что многие люди до самой смерти не верят в его существование.
— Один из этих недоумков перед вами.
— Вскоре вы убедитесь, что к нам этот мир вломится с мощью курьерского поезда, сметающего все на своем пути.
— А, понятно.
— Все, что происходит с вами, — происходит не просто так. Надвигается буря.
— «Скоро, скоро грянет буря». Горький. «Песня о Буревестнике».
— Я чувствую, что мы с вами оказались в центре урагана. Наши судьбы как-то связаны. Мы избраны для какой-то роли. И мы находимся под ударом какой-то силы.
— Аля, и откуда ты такая умная? Где ты все это прочитала? — спросил я, переходя на «ты».
— Этого не объяснишь. Это ЗНАНИЕ приходит откуда-то со стороны.
— Когда бабка колдунья, и не такое бывает.
— У меня иногда подобное случалось — вещие сны, предсказания... Но сейчас... Сейчас будто приоткрывается дверь в иной мир, за которой мертвенный, жуткий свет, — прошептала она.
Я вздрогнул и поежился. Получалось у нее настолько убедительно, что на миг мне пришла в голову мысль: а может, она права? Может, я полный дурак, который предпочитает не видеть очевидного, потому что больше десятка лет назад его обучали марксистско-ленинской философии и диамату, а кроме этого, он больше знать ничего не желает?.. Нет, все-таки это бред...
— Знаешь, Аля, как говорится, без стакана водки здесь не разобраться. В крайнем случае — без фужера шампанского.
— У вас есть шампанское?
— Есть. Немецкое. «Шлоссер» называется. Это, кажется, по-русски будет «замок»?
— Точно.
— Ну так как?
— Все мужчины одинаковы. Сначала умный разговор. Потом шампанское...
— Вы против?
— Пожалуй, нет.
После второго фужера я поцеловал ее. А потом... У нее было прекрасное гибкое тело, высокая, мягкая грудь. Чувствительностью и страстностью Аля могла дать сто очков всем женщинам, которые у меня были раньше. Но дело даже не в этом. Те мгновения были просто неповторимыми, в них присутствовало нечто гораздо большее, чем просто секс. Такое, что в какой-то миг я даже готов был поверить Алиным бредням. Мне показалось, что я живу ее чувствами и мыслями, а она — моими, мы будто проникли в какие- то иные пространства...
— Мне нужно домой, — сказала Аля.
— Еще рано.
— Уже одиннадцать.
— Без двадцати. Я довезу тебя.
— Доберусь сама.
— Троллейбусы ходят редко.
— Я доберусь.
— Когда ты появишься?
— Не знаю. Как получится.
— Но ты придешь?
— Приду.
— По-моему, я люблю тебя. — Эти слова я еще не говорил ни одной женщине.
— Я тоже, — деловито произнесла она. — До свидания.
Она ушла. А я остался один. Если не считать того тепла, которое она оставила.
...Мне снился прекрасный город. Такие города бывают только во снах и в сказках. Невесомые хрустальные мосты соединяли ажурные изумрудные башни. В видимом беспорядке, за которым скрывались гармония и высшая правда, громоздились здания из всех эпох. Этот город не раз возникал в моих детских снах. Теперь он снился мне снова, и казалось, что я вернулся домой. Мой взор двигался по нему, взбирался ввысь, и обрушивался в глубины, наполненные полутьмой и тишиной. Наконец, я очутился перед огромной, уходящей к горизонту шахматной доской... Я стоял перед ней, и мне было одиноко и грустно. В этом городе не было никого. Он был прекрасен... И мертв...
Передо мной лежит старая рукопись с пожелтевшими страницами. На чем же я тогда остановился? А, вот где!..
Петр Васильевич Терехин нравился мне все больше и больше. Он теперь не задавал лишних
