— Мы так не привыкли, — устало произнес Герт.
— Если друг попал в пекло, сделай все, а вытащи его, не занимаясь подсчетами шансов на успех. Это долг! А кроме того, тогда ты будешь знать, что, когда сам попадешь в пекло, друзья сделают все, чтобы вытащить тебя.
— Нерационально совмещать дело и чувства…
— Это еще как посмотреть, — возразил Герт. — Ну а если речь зашла о рациональности, представьте — рагниты захватывают Дорнста и выбивают из него все, что ему известно о наших замыслах.
— Нет, никто никогда не заставит цитианина сказать то, что он не должен сказать…
— Мы можем поставить в своем сознании заслон для боли, психотропных веществ и энергоинформационных воздействий…
— В крайнем случае мы можем усилием воли уйти в новое воплощение…
— Мы уже говорили об этом…
— И вы должны были запомнить…
— Мы запомнили, — усмехнулся Маклин. — Но мало ли кто что говорит.
— Цитиане говорят мало, и только то, что есть на самом деле… — торжественно произнес Сарн. Он запустил руку в костер, и в его ладони запылал красный уголек. Привычка по делу и без дела хватать из костра угли — у цитиан это нечто вроде клятвы, подтверждения благих намерений.
— Мы верим вам. — Маклин запустил руку в костер и сжал в руке другой уголек.
Наши опасения, что теперь рагниты долго не успокоятся и будут тщательно патрулировать окрестности, не оправдались. Видимо, они решили, что цитиане, раздолбав три глайдера и перебив кучу солдат, надолго убрались назад в пещеры, а выкурить их оттуда не поможет никакая техника. Поэтому просто нет смысла тратить силы и энергию на бесполезное патрулирование. Это было очень кстати, поскольку нам надо было опять выбираться на поверхность.
Звезды на черном небе сегодня светили как никогда ярко. Погода испортилась, дул холодный ветер, но он не был неприятен, даже бодрил. Во мне оживало какое-то атавистическое чувство радости, когда ветер бьет в лицо. Может, среди моих предков были флибустьеры, которые вели сквозь штормы пиратские бриги, пронизывающий ветер продирал их до костей, а на губах ощущался вкус соленых брызг… Белые пики гор напоминали сказочные дворцы титанов. Над этим миром царили тишина и спокойствие.
Я поднял голову. Стая стервятников опять кружилась над нами.
— Эти перепелки-переростки прямо-таки прилипли к нам, — усмехнулся я. — Что, надеются поживиться? Вряд ли им сейчас это удастся Я не чувствую опасности.
— Я тоже, — произнес Герт, напряженно озираясь.
— Стервятников притягивает запах смерти. Они ощущают ее приближение, пожалуй, даже лучше, чем мы, — заметил Одзуки.
При всей моей нелюбви к подземельям я был рад, когда мы преодолели, наконец, трехкилометровый переход и опять нырнули в пещеру.
В течение часа мы углубились так, как никогда. В почти идеально круглом зале было прохладно, откуда- то сверху падала вода. В этом месте мы и устроились на привал.
Цитианам нужно было одиннадцать часов для сна, но сейчас мы просто не могли позволить им такой роскоши.
Ковальский, тщетно пытавшийся поуютнее устроиться на земле, недовольно пробурчал:
— Разве уснешь рядом с этой Ниагарой?
— Нельзя другое место… — запричитали цитиане.
— Здесь безопасно…
— Как говорил погибший рагнит, приближается Казагассс…
— И вы верите в его россказни? — иронично приподнял брови Ковальский.
— Верим…
— Потому что он говорил правду…
— Казагассс — это тот, кто взял ваших и наших Друзей…
— И теперь стремится взять нас…
— Мне тоже кажется, что они выбрали лучшее место, — подтвердил я.
Цитиане действительно выбрали лучшее место. Щупальца «осьминога» почти достали нас, и привал в этом месте — шанс немного отсрочить свидание с ним. Сейчас главным вопросом был вопрос времени — успеем ли мы уничтожить форт Скоулстонт до того, как эта дрянь настигнет нас, или нет. Если мы не успеем, то через несколько лет на Землю всей тяжестью обрушится инопланетная интервенция, плазменные ковровые удары будут выжигать города и села, погибнут миллионы и миллионы людей, а потом какой-нибудь поганый рагнит скажет: «Этот мир наш, вся сила здесь на нашей стороне, и никто здесь не справится с нами». Интересно, кто же такой этот Казагассс и какая у него связь с рагнитами?
Я не мог заснуть. Вспоминались стервятники, кружившие над нами. Скорее всего, Одзуки прав — они чувствовали запах смерти, который мы источаем.
— О чем думаешь, самурай? — спросил сидящий рядом Одзуки.
— О том, как вернусь в Асгард, стукну кулаком по столу Чаева и потребую немедленный отпуск. А там укачу на Фиджи, предамся разврату и оргиям, время от времени вспоминая эту поганую дыру, — сказал я.
— Моя душа преисполнилась радости, если бы я получил отпуск. Первый за десятки лет. Я бы поехал домой, в Киото. Я дал зарок, что никогда не вернусь туда. Зачем пытаться вернуть то, что по силам вернуть только одному Богу? Зачем возвращаться в места, которые тебе дороги и в которых ты не был сорок восемь лет?
— Да, давно ты там не был. Мне всего-то сорок.
— Однажды ты понимаешь, что этот зарок был глуп. И что все-таки можно попытаться вернуть что-то. Хотя бы в своей душе.
Одзуки задумался, потом заговорил вновь:
— Мне тогда было сорок два. Почти полсотни лет прошло, и я с той поры нисколько не изменился. Даже помолодел. Я обманул всех. И обманул время… Представляешь, я вернусь однажды в яркий солнечный день, охваченный ликованием и грустью, войду в двери школы, где до сих пор висит мой СТ-портрет в два роста. Никто не поверит, что это вернулся я. Не осталось никого, кто работал там вместе со мной. Мои ученики — уже солидные люди пожилого возраста.
— Ты же был учителем, я помню.
— Я был директором школы. Школы для несовершеннолетних преступников. Ко мне поступали самые отъявленные негодяи со всей Японии и Китая в возрасте от восьми до шестнадцати. Сегодня многие из них, спасибо геронтологии, еще активны — кто директор корпорации или научного центра, кто писатель, кто художник. Одно время к званию выпускника школы Одзуки Есихиро относились чуть ли не как к диплому Кембриджа. И знаешь, среди моих учеников почти нет подонков. Было несколько человек, с которыми я ничего не мог сделать, но на них лежала несмываемая печать тьмы, зло было их предназначением в жизни. Большинство же моих подопечных я вытащил из трясины, сделал из них людей.
— Как это у тебя получалось?
— Это истинный дар, ниспосланный свыше тем, кто решает, кому и кем быть и какой камень толкать человеку в гору в своей жизни. В один бронзовый осенний день, когда серебряный ветер срывает красные листья, падающие неторопливо на душу легкой грустью, когда впереди забрезжут зимние холода, я встретил Чаева. Он знал обо мне все. Я о нем не знал ничего. Но я сразу поверил ему. Я впервые встретил человека с аурой цвета расплавленного золота. Передо мной открылся новый мир. Я вошел в него, отбросив все, что осталось за спиной. Но мне до сих пор кажется, что я совершил предательство, что моя сторожевая башня в этой жизни была там, в школе в Киото, которая теперь названа моим именем.
— Брось. Не мне тебе объяснять, что место супера в Асгарде, именно там ему предначертано что-то сделать в этой жизни и предопределен час, когда перейти в жизнь следующую.
— Я чувствую приближение своего часа. Уже скоро.
— Да ладно. Это Лика всем нам испортила настроение. Не нужно вообще было устраивать этот поход по «тонкому льду». А если честно, мне сейчас глубоко наплевать на ее пророчество. Вы смотрите на меня как на покойника — с состраданием и неким уважением. Что я, не вижу, что ли? А зря. Я обойду это
