слышала нас. Потом самый край пятачка обломился…
Здесь все посмотрели на этот пятачок. Он был очень узок.
–Димитра упала так быстро, что даже нe успела крикнуть. Она ударилась головой, виском. Наверное, легкой была ее смерть.
Еще соседи сказали:
– Мы послали за стражей, рус Панкалос. Чтоб они увидели всё как есть и никого не винили. Но стража долго не идет.
– И верно – мыши! – припомнил слова Димитры игрец. – Мыши вы! Всего боитесь, живя в своих норах. И боитесь друг друга.
Он поднял Димитру на руки и отнес ее в дом, где старухи омыли ей лицо и тело и расчесали волосы. Потом Димитру одели в лучшие ее одежды и пустили всех, кто хотел проститься с ней. И людей пришло множество: может, половина Галаты. И купцы были, и люди из эргастириев. Были здесь варяги и Аввакум, и тавернщик Иеропес, и танцовщицы из разных таверн. А потом и со всего города приходили люди, и даже из известных родов – быстро растекался по Константинополю слух. И все скорбели о гибели Димитры и о том, что никогда уж больше не увидят ее прекрасного танца.
В тот день была сильная жара, но люди до самого вечера толпились у дома Димитры. И когда наконец явились трое стражников, то они подумали, что здесь готовят к погребению кого-то из людей знатных, из аристократов. И очень удивились стражники, узнав, с кем здесь прощаются на самом деле. «Танцовщица Димитра? – переглянулись они. – Хорошо! Но только без вакханалий!»
Вечером Димитру похоронили возле русской церкви. Так захотел игрец. Священник прочитал молитву.
Люди сказали:
– Она ушла с любовью! Бог ей все простит…
И еще сказали:
–Димитра! Димитра!.. Ты уже не сойдешь на землю.
Игрец привязал к кресту молоточки Тора и амулет из смальты. И тогда все разошлись, чтобы не мешать прощанию игреца, чтобы не слышать его слов, обращенных к Димитре. Но он не сказал прощальных слов, потому что не верил, что Димитры больше нет. Он подумал, что Димитра, как прежде, ждет его в своем доме, а он стоит здесь, возле чьей-то свежей могилы, как прикованный, вместо того чтобы спешить, спешить… И игрец заспешил – он почти бежал по улице вниз, к заливу, к знакомому дому. Он вошел в этот дом, пустой и темный, с застоявшимся запахом увядающих цветов и благовоний, и застонал, вспомнив, что Димитры все-таки нет, и схватился руками за голову. В это время мыши бегали по углам и тихонько шуршали луковой шелухой. Берест поднялся на террасу, и ему показалось, что здесь кто-то есть, и он огляделся. Но это была всего лишь тень от малого облачка. Берест посмотрел на небо. Облачко ушло, неполный лик луны осветил террасу. Тогда игрец сел и долго глядел на город, как и в ту ночь, с Димитрой. И опять ему казалось, что Димитра здесь, сидит рядом. И это сводило его с ума. И он тихонько поворачивал голову, произнося шепотом: «Димитра…» Но не было рядом Димитры. А было всего лишь дуновение теплого ветерка – как веяние ее души. Слезы лились из глаз. Все было пусто, пусто. И рядом, и там, где стоял царственный город, и в груди. Димитра лежала в земле, и игрец не мог этого понять.
Так на террасе Берест встретил рассвет, все стараясь поймать ускользающий образ Димитры. Утром же вышел из города. Игрец целый день бродил по дорогам, не зная, куда они ведут, он продирался сквозь кустарники, не понимая, зачем это делает, изнывал от зноя и жажды, но не искал ни укрытия, ни воды. Все тело его болело – оно стало разбитым телом Димитры. Из царапин и ссадин сочилась кровь. Глаза слезились от попавшей в них пыли и от нестерпимого солнечного света. Сердце стучало в висках. Пройдя многие окрестности города, Берест ступил на каменный пустырь, именовавшийся в простонародье Бродячими собаками; отсюда был хорошо виден монастырь Космидий. К этому времени от жары и усталости, от своей потери игрец сам как будто обезумел. Проклиная солнце и Бога, и всех святых, он принялся швырять в небо камни. И камни с глухим стуком падали возле него. А он все бросал и бросал их, пока силы его не иссякли. Игрец повалился на землю, где стоял, и не то уснул, не то потерял сознание. И когда последний камень упал, игрец уже не слышал его стука.
Берест очнулся только глубокой ночью. Тело его бил озноб, холодные отсыревшие камни вытягивали его тепло. Игрец приподнял голову и увидел, что вокруг него сидят собаки, множество собак – сидят и смотрят на него, и поскуливают, и поводят носами, стараясь распознать, кто же это вторгся в их владения и не найдется ли здесь какой-нибудь поживы. Опасное место был этот пустырь! Люди обходили его даже днем, помня, что среди бродячих собак много бешеных, а по ночам часто слышали, какой дикий вой и грызню поднимали собаки, перессорившись между собой… Игрец приподнялся на руках и осмотрелся. Но не увидел на пустыре ничего такого, что могло бы быть страшным. Только сказал:
– Много вас! Как вас много!..
Собаки здесь были повсюду. И возле игреца сидели тесным кольцом, и лежали на камнях, прижавшись друг к другу. Сотни глаз, поблескивая отраженным лунным светом, глядели из кустарников. Тех, что были поближе, Берест легко различал и не видел в их поведении угрозы. Игрец протянул руку к черному косматому кобелю и позвал его, но тот, вяло вильнув хвостом, отступил немного назад. Игрец подумал, верно ли, что такая собака пряталась в душе Димитры и кусала ее, – не обозналась ли Димитра… Совсем другая собака – маленькая, с большими обвислыми ушами и с блестящими круглыми глазками – подошла к игрецу и облизала его руку. Игрец улыбнулся, погладил собаку по голове.
– Нет, ты не могла довести ее до безумия. Это не ты, это была стрела эльфа!
Когда Берест встал и пошел к городу, собаки расступились перед ним. А маленькая собачка, которую игрец погладил, проводила его до самых Влахсрнских ворот…
Глава 12
Долго еще говорили люди в Галате о недуге и гибели Димитры. А те, кто знал Береста, встречая его в городе, кланялись ему и чуть погодя поясняли своим друзьям: «Это тот игрец, которого любила Димитра. Он, верно, был счастливчик!» И, остановившись, смотрели вслед игрецу.
Варяги, готовя расправу, поджидали Исмаила. Но слуги турка-купца оказались людьми верными и нашли способ предупредить своего господина об опасности. Так что Исмаил не спешил возвращаться со Скироса. Когда варяги поняли, что слуги их провели, то решили учинить погром в лавках Исмаила. Но и здесь опоздали, так как и лавки Исмаила, и весь его товар были уже проданы знакомому их купцу, греку Филиппасу.
Дом, где жила Димитра, с самого начала принадлежал Иеропесу. А дела Иеропеса шли худо, и торговал он почти что в убыток себе. Поэтому, чтобы хоть как-то поправить свое положение, тавернщик надумал продать этот дом. А игрец просил его не продавать. Но увидев, что Иеропес не поддается ни на какие уговоры, Берест сам нашел ему богатых покупателей – нескольких русских купцов. И продажа состоялась, и все были довольны. Иеропес получил много денег, купцы-русы завладели домом, который стоял вблизи пристаней и из которого были даже видны их ладьи, а игрец, как и прежде, мог приходить в этот дом и, подолгу оставаясь на террасе, смотреть с нее на город и вспоминать танцующую Димитру. Те русские купцы были люди щедрые и благодарные, и если кто-то, случалось, им как-то помог, то они старались отплатить этому человеку добром в еще большей мере, чем даже он сделал им добра. На этом крепко стояло их дело. И предлагали купцы игрецу деньги, но он отказался от денег. Много русских людей с византийскими товарами уходили в конце лета на Русь. Предложили и игрецу пойти с ними, и от этого отказался игрец. Но дня через два он сам пришел к купцам и сказал им, что согласен, сказал, что хочет вернуться в Киев.
Несколько вечеров Берест играл на флейте в таверне Иеропеса. И когда он играл, люди приходили его послушать. И было людей так много, что не всем хватало места. Люди стояли вдоль стен. Показывая на Береста, они говорили друг другу: «Это тот игрец, под чью флейту танцевала Димитра! А теперь игрец как будто уезжает». Иеропес пытался разок вывести на круг толстуху Стефанию. Но гости прогнали Стефанию, они слушали флейту и говорили, что только язычник-колдун может так завораживать флейтой. Гости пили и
