дверь кладовки.
Приблизительные временные прикидки обнадеживали. Раз гости еще не объявились, минут десять есть изначально. Плюс пару минут подарит околоточный Влас. Пяток отыграет юнкер. Подъем по лестнице – две минуты. Поручик обещал выстоять десять минут, штабс-капитан продержится пятнадцать. Итого, без малого, три четверти часа. Скромно для настоящего допроса, однако и на том спасибо, не до жиру.
Ванная комната поражала нелепостью конфигурации и обстановки. Все здесь было чересчур и слишком. Чересчур узко при слишком высоких потолках. Зеркало над чересчур розовой раковиной слишком маленькое. Кафельная плитка на полу чересчур дорогая, а на стенах слишком дешевая. Продолговатая лохань чугунной ванны чересчур старая, и лампочка под потоком слишком яркая. И человек в холодной ванне слишком, чересчур живописен.
Задержанный лежал в ванне, будто покойник перед мумификацией, будто недобитый египетский фараон в саркофаге без крышки. Перестарался дубина Влас с тумаками. Глаза задержанного заплыли синим, нос распух красным, голые телеса пестрят свежими царапинами. Задержанный лежит на спине, рук не видно, они скованы у копчика наручниками. Тугая цепочка вьюном обмотала ноги, соединила браслеты на запястьях с кандалами на щиколотках. Изо рта задержанного ботвой торчит тряпочный кляп. Глаза его открыты, зрачки следят за Евграфом Игоревичем.
Ротмистр закрыл замок-щеколду, повесил шляпу на крючок для полотенца, присел на чугунный край ванны, пристально всмотрелся в лицо задержанного. Секунд тридцать жандарм и арестант играли в древнюю, как мироздание, игру «кто кого переглядит». На тридцать первой секунде жандарм в штатском одержал убедительную и безусловную победу над задержанным в синяках и лохмотьях. Зрачки человека с кляпом во рту дрогнули, сфокусировались на лампочке, сузились от яркого света. Задержанный засопел в две ноздри, дыхание его участилось, он предпринял безуспешную попытку выплюнуть кляп, замычал.
– Извини, братец, тряпочка останется у тебя во рту, а то, чего доброго, ты откусишь себе язык и дезертируешь на тот свет, – вымолвил Евграф Игоревич неспешно, как бы нехотя, и вроде бы потерял к задержанному всякий интерес.
Задержанный мычал, бился затылком о чугун ванны, а господин ротмистр флегматично расстегивал пуговицы на черном плаще, блуждая взглядом по комнате. Расстегнув плащ, Евграф Игоревич залез вялой рукой во внутренний карман пиджака. Затылочная кость задержанного особенно гулко стукнулась о дно ванны, но ротмистр как будто оглох. С прежней неторопливостью Евграф Игоревич вытащил из внутреннего пиджачного кармана серебряный портсигар, открыл коробочку с сигаретами, задумался, замер на минуту, улыбнулся, хлопнул себя ладошкой по лбу и полез в карман плаща за зажигалкой. Мычания задержанного поутихли и прекратились совсем. Затылок в последний раз опробовал на прочность себя и ванну, задержанный сдался, окончательно обессилев.
Евграф Игоревич раскурил сигарету, сладко затянулся, выдохнул колечко дыма.
– Отменные сигареты, «Кишинев» называются. Контрабандный товар... – Новое колечко всплыло к потолку и растаяло возле вентиляционной решетки. – Послушай, братец, если ты действительно хочешь сбежать, стукнись еще разик головушкой. Подай звуковой сигнал, и я открою кран, напущу воды в ванну. Поверь, братец, утонуть в хлорированной водичке куда приятнее, чем погибнуть от потери крови, откусив собственный язык, или захлебнуться в рвотных массах, вызванных сотрясением мозга.
БОМ-м... – висок задержанного боднул край ванны.
– Прекрасно. – Евграф Игоревич привстал, сместил общий с раковиной кран к ванне, дотянулся до вентилей. – Я пущу водичку похолоднее, ладно? Не совсем ледяную, разумеется, но и не горячую, чтоб твои ссадины охладились, хорошо?
Вода потекла тонкой струйкой из крана на боковину ванны и вниз, к скованному телу.
– Ты поелозь слегка, дырку водостока заткни, – проинструктировал Евграф Игоревич арестанта. – Вода будет медленно набираться, а я буду долго говорить, ладно? Раздумаешь умирать – поднимешь зад, и вся вода мигом утечет в канализацию. Решишься на смерть, слово офицера – мешать не стану... Ах да! Я же не представился, извини. Жандармский ротмистр Карпов, Евграф Игоревич, честь имею!
Карпов отрегулировал температуру и напор струйки из крана, сел поближе к стенке на краю ванны, облокотился на кафель. Покуривая, разглядывая трещину в потолке, заговорил после долгой паузы:
– Дубина околоточный порвал на тебе одежду. Искал НОВЫЕ ЗНАКИ, простофиля. Ты прости его, братец. Дубина, она дубина и есть. Не дано понять дуболому, что ЗНАК необязательно носить, как татуировку, слово «акупунктура» дубинушка сроду не слыхивал. Привык, понимаешь ли, околоточный видеть ЗНАК как печать лояльности меж сосков у граждан, а у тебя на коже искал АНТИЗНАК, отметину диссидента. Что касаемо меня, так я ни крошки не удивлен отсутствием особых меток у тебя на теле. Стандартный-то ЗНАК, вижу, синеет на твоей груди. Такая же, как и у меня, наколка, как у всех, кроме ЧИСТЫХ.
Столбик серого пепла упал с сигаретного кончика в ванну, растворился в мелкой лужице. Задержанный внял инструкции жандарма, заткнул водосток задницей, и вода мало-помалу начала скапливаться.
– Ты, братец мой НЕЧИСТЫЙ, расстрелял карателей «Белой Стрелы», как будто они ЧИСТЫЕ. Нонсенс! Убитые тобой именовали себя «Стрелками», подразумевая благородную стрельбу из боевого лука, коей необходимо учиться годы, и презирая огнестрельное оружие. Во времена, воспетые вестернами, револьвер нарекли «великим уравнителем». «Стрелки» ненавидят равенство пред ликом смерти, а ты их пиф-паф. Ты – мерзкий слизняк из Общества «Детей Авеля», смерд поганый, недостойный плевка члена Ордена «Белой Стрелы».
Скуренную до фильтра сигарету Евграф Игоревич щелчком отправил в раковину. Промахнулся. Изжеванный фильтр угодил в зеркало, отскочил, упал на пол. Карпов шлепнул по окурку набалдашником трости, по плиткам пола рассыпались тлеющие табачинки.
– Извини, братец, отвлекся... Так-с, о чем бишь я говорил? О том, что ты «Дитя Авеля». Интересует, как я это вычислил?.. Ах, какая разница! Интересно тебе или нет, все равно расскажу. Вычисления элементарны. Арифметика для подготовишек-гимназисток. В прошлом году в славном граде Святого Петра убили посредством пуль пятерых «Стрелков». Боевая тройка «Белой Стрелы» на то и тройка, что в ней три человека. Пять минус три, остается два. Где, спрашивается, еще один «Стрелок» для полного комплекта, каковой мы имеем в сегодняшнем случае? Отвечаю – сей выживший питерский «Стрелок» являлся вовсе не «Стрелком», а шпионом общества «Детей Авеля» в стане Ордена «Белой Стрелы». Я понятно излагаю? По моему разумению, год назад шпион «Детей» укокошил пятерых «Стрелков» и смылся, шельмец. Припоминаешь, что потом началось в Питере? Вся свора цепных псов Державы сообща ловила Сына Белого Кахуны, ибо, по слухам, оный Сын проповедовал среди «ленинградцев», сиречь – среди «Детей Авеля» города на Неве. Аналитики силовых ведомств имеют все основания полагать, что именно вышеупомянутый Сын обучил подобных тебе, братец, той хитрости, которая делает носителя ЗНАКА уязвимым для пуль.
«Дитя» в ванне затопило по грудь. Сухими оставались пока островки коленок, ключицы, плечи и голова. Евграф Игоревич неторопливо закурил новую сигарету, вдохнул дым, выдохнул через ноздри.
– Белый Кахуна, Белый Лес, «Белая Стрела», кругом все в белом, а ты, братец, в дерьме. Фигурально выражаясь, конечно. Питерский шпион «Детей Авеля» замочил «Стрелков» и ушел, а ты попался. В Питере в прошлом году «дитятя»-убивец успел, полагаю, предупредить Сыночка Кахуны. Пришелец из Белого Леса пожурил «дитятю» за самодеятельность и оперативно смылся из города. А ты никого предупредить не сможешь.
Чуткое ухо Евграфа Игоревича уловило посторонний шумок. Мусоля сигарету губами, Карпов незаметно для убийцы в ванне прислушался. Точно – возбужденные голоса. Слышно плохо, но голоса различимы. Спорят на лестничной клетке, возле дверей квартиры. Поручик старается, сдерживает нервных гостей. Лежа на дне ванны, безусловно, ничего, кроме журчания ручейка из крана да речей господина жандарма, не услышишь. Однако время поджимает.
– Я, братец, уверен – расстрелы членов Ордена происходят без санкции Сына Кахуны. Бедняга истинно чистый знать не знает, где ты сейчас и чего ты натворил. Классическая ситуация – ученик, сам того не желая, обрекает Учителя на полон, позор и публичную казнь в итоге. Ежели ты, братишка, покончишь с собой, дезертируешь на небеси, нам, жандармам, ничего другого не останется, как учинить тотальную облаву в столице. Схватим всех, кто, по нашему мнению, имеет касательство к московскому филиалу «Детей», всех подозреваемых в контактах с московской «Рукой Авеля», оцепим город по кольцу МКАДа, прочешем пригород. Жандармерия мечтает взять Сыночка Кахуны, но шило в мешке не утаишь. Начнется тотальный шмон, и другие ведомства тоже вступят в игру. Шмон породит гам, и все, кто надо и не надо, все
