Д'Амьен спокойно кивнул.
— Смешно было бы всерьез рассчитывать на то, что де Торрож целый месяц будет находиться в святом неведении. Через три дня каждая собака в Палестине будет знать о смерти папы. Меня больше занимает другое. Оказывается, неясно, отчего умер Луций. То ли от апоплексического удара, что, учитывая его комплекцию, вполне возможно, то ли от яда.
— Это сильно меняет дело? — спросил Раймунд.
— О, да. Если его отравили, значит заговор в курии действует, и мы, так сказать, находимся на верном пути. Если гибель — случайность, — то мы встаем перед большою неопределенностью, бог весть как там все обернется. Одним словом не ясно, только ли на пользу нам эта смерть. Именно в этот момент.
— Н-да, — по прежнему очень недовольным тоном произнес маркиз Монферратский.
Д'Амьен продолжал.
— Есть еще и третья возможность. Очень может быть, что насильственная смерть папы, дело рук Гогенштауфена.
Патриарх Гонорий отмахнулся пухлой ручкой.
— Но это уж совсем невероятно. Они обожали друг друга, как молочные братья.
— До тех пор пока «гроза еретиков» не потребовал, чтобы император оставил в покое не только Сицилию, но и всю Ломбардскую лигу. Мне ли вам напоминать, как часто ближайшие друзья становятся жесточайшими врагами.
— Что же все эти обстоятельства требуют от нас, — спросил Раймунд, — судя по вашим речам, вы пребываете в растерянности, не так ли?
Великий провизор улыбнулся, но не без усилия.
— Вы превратно истолковали мои слова. Менее, чем кто-либо, я готов отказаться от достижения, граф, нашей общей цели. Но, согласитесь, нелишне выяснить, какой из ведущих к ней путей наименее опасен и наиболее короток.
— Это верно, — кивнул патриарх, — папа мертв. Другими словами, мертво решение римской курии о тамплиерских привилегиях. Хотя бы на некоторое время вы правы, ваше святейшество, но я хотел бы обратить ваше внимание и внимание всех присутствующих в несколько ином направлении, — сказал Раймунд, — недавно я попытался найти себе обиталище в городе, ну, чтобы быть поближе к событиям. И знаете, что меня удивило?
— Что? — вяло поинтересовался патриарх.
— То, что я нашел себе жилище, но довольно убогое и с превеликим трудом. Я тут же отправил десяток своих слуг по городу с расспросами и они принесли интересные известия.
— Да, — подтвердил Конрад, — я тоже долго искал дом для постоя.
— Так вот, — продолжал Раймунд, — в городе полно тамплиеров, причем не местных. Из Португалии, из Аквитании, даже из Венгрии, вам ни о чем это не говорит?
— Вы напрасно так горячитесь, граф, — вежливо улыбнулся де Сантор, трогая осторожно пальцем свою изувеченную губу, — мы давно обратили на это обстоятельство внимание. Это началось дней десять назад.
— Не опоздали ли мы с подготовкой нашего удара? Мне кажется, храмовники упреждают нас, — сказал Конрад.
Д'Амьен отрицательно покачал головой.
Я тоже так сначала подумал. Но, по зрелом размышлении, отверг эту мысль.
— Почему?
Потому что де Торрожу для организации отпора нам, если он что-то почувствовал бы, легче было бы вызвать войска из Яффы, Газы или Каира, чем везти их из-за моря. Кроме того, в числе прибывших превалирует тамплиерская знать. Магистры областей, комтуры и приоры. Это больше напоминает подготовку к заседанию великого капитула. Он у них собирается крайне редко и, как правило, только по одному поводу.
— Какому? — не удержался Раймунд.
— По поводу выборов нового великого магистра.
— Де Торрож решил отказаться от власти? — взвился Конрад Монферратский.
Д'Амьен пожевал губами и развязал веревку на вороте своей сутаны.
— Я думаю, что де Торрож мертв. И, скорей всего давно мертв. В этом они нас перехитрили. Решив скрыть смерть великого магистра, они, тем самым, показали что о чем-то догадываются. Нюх что-то подсказывает им.
— Мне кажется, — позволил себе вмешаться де Сантор, — они догадываются не о чем-то, а обо всем. Они почти знают, что очень скоро, мы нанесем удар. Возможно, они даже догадываются каким он, в общих чертах, будет и с какого направления последует.
— Не надо им приписывать сверхъестественные качества и способности. Только Бог может читать в душах, — недовольно сказал патриарх.
— Напрасно вы восприняли мои слова как панегирик в честь Храма. Просто, я исповедую тот принцип, что мы не должны считать врага глупее себя. А в данной ситуации, то, что они так много знают, может быть, ничуть не облегчает их участи. Ведь мы знаем намного больше, чем они и, в наших руках инициатива.
— Да, — подтвердил Д'Амьен, — по нашим сведениям заседание капитула будет не раньше, чем через пять-шесть дней. Потом, у них не вполне решен вопрос с преемником. Это отнимет у них время, и плохо скажется на согласованности их действий. А главное, насколько мне известна ситуация в Храме, к власти скорей всего прорвется де Ридфор. По мне, тамплиерам лучше бы не иметь никакого великого магистра, чем такого. Особенно в это время, когда необходимо больше думать головой, а не размахивать мечом. И последнее. Тот факт, что сюда в одно место собрались все магистры областей ордена тамплиеров, большинство приоров и комтуров, весьма выгоден для нас. Нам не придется отлавливать их по всей Европе. Мы обезглавим Храм одним ударом и на очень долгое время, если не навсегда, лишим его возможности мстить Госпиталю.
Раймунд удовлетворенно потрогал свой ус.
— Ну что ж, в речениях ваших, граф, слышите много уверенности и видны повороты изощренного ума. Я, со своей стороны, скажу только, что девять сотен моих людей стоят в полудне пути от Иерусалима Вифлеемской дороге. Пока, мне сдается, ничьего недоброжелательного внимания они на себя обратить успели, но слишком долго так продолжаться вряд ли будет.
— Мои итальянцы тоже готовы, — сказал маркиз, — тетива натянута, но в натянутом состоянии она не может находиться бесконечно.
Великий провизор сосредоточенно кивнул.
— Я всегда помню об этом. Вал событий стронулся места и медленно набирает ход, горе тому, кто попытается встать у него на пути. Сразу отсюда я еду во дворец.
— Вас могут увидеть, — сказал патриарх.
— Карты почти уже открыты, уже нет смысла тратить силы на маскировку. Этим мы доставим затруднения их мелким шпионам, но отнюдь не тем, кто решает.
Его величество король Иерусалимский лежал в темноте и плакал. Лежал лицом вниз, плакал от страха. Последние пять лет, с момента, когда ему велели воссесть на трон, это состояние было для него обычным. Прошло пять лет, а он ни разу, ни на одно мгновение не почувствовал себя королем. Хотя уже не без труда вспоминал, что в прежней жизни звали его Бонифацием; сама эта прежняя жизнь отступала постепенно в туманы несуществования. Он не чувствовал с ней никакой связи. Это не он был мелким судейским чиновником на Кипре. За годы тайных и мучительных тренировок из него вытравили прошлое, и он носил привычки и манеру говорить и двигаться, взятые у Бодуэна, как хорошо пригнанное платье. Так кто же он такой, лежащий лицом в луже собственных слез? Не писец и не король. Не Бонифаций и не Бодуэн.
Тамплиеры постоянно напоминали ему, кто он такой на самом деле, как только он начинал вести себя, хотя бы отчасти не так, как им хотелось бы. Кто-нибудь из них всегда был рядом, и стоило ему на миг забыться, расслабиться, как на глаза ему попадалась многозначительная фигура в белом плаще с красным крестом, невозможно жить, непрерывно осознавая, что тебя могут раздавить, уничтожить в любую секунду, как лягушку.